Работорговцы
Шрифт:
— Ленина бояться — в Москву не соваться. Что теперь, через Рыбинск на восток ходить?
— Эх. Да всё равно не по себе.
— Есть такая профессия — Родину зачищать, — отрубил командир. — От шпионов, от ереси, от повального пьянства и всякого иного внутреннего врага, подрывающего безопасность государства. Быстро и аккуратно, как опытный ветеринар помогает плохому танцору. Кто не прав, кто против нас, тот пусть думает о вечном.
— А как правого отличить и не ошибиться?
— Слушай сердце, оно не обманет. Сердце напомнит, но думай
— Помню, батя, — сказал Жёлудь.
— Как просто всё у тебя, — усмехнулся Лузга.
— Правда всегда проста и понятна, потому она и правда, что прямая, и видно по ней сразу всё. С правдой жить куда лучше, чем жить не по лжи, как эльфы, или ради эффективности, как манагеры.
— А вот Филипп говорит, что тот, кто первый увидел трещину в стене четвёртого блока, того и радиация, — вставил парень. — Мол, изловчиться надо в жизни и успеть ухватить прежде ближнего, в том заключается доблесть быстроты ума и телесного проворства.
— Не слушай всякую сволочь, — Щавеля достала ядовитая стрела барда, пущенная гадом издалека в душу командира, дабы через родного сына отмстить за причинённые унижения. — Нам ещё далеко идти вместе, многое придётся перенести, и сам повидаешь всякое. Его, вон, слушай, как меня, — кивнул он на Лузгу. — Князя слушай, если придётся. Больше никому не верь.
— А маму? А братьев?
— Живи своим умом, — одёрнул, как отрезал, Щавель. Пора было окончательно отделять младшего от семьи, иначе никогда не повзрослеет. — Твоя жизнь, значит, и ответственность твоя. Сам решай, как поступить. У тебя есть право выбора, и тебе ещё не раз крепко придётся подумать, куда и с кем пойти.
— А ты когда самый большой выбор делал, батя? — понял Жёлудь, что наступил редкий момент откровенного разговора, на который почти никогда не расчувствовался отец.
— Было такое, сынок, давно, когда мы нашу Родину спасали от нашего правительства.
Лузга оскалился полной пастью гнилых зубов.
— И что было потом?
— Потом любезный Лучезавр стал светлейший князем, а ближних своих сделал боярами. Посадил их новгородскими землями управлять.
— А тебя в Тихвин?
— Кто-то должен эльфов стеречь и за шведами присматривать. Там передний край, как в Ульяновске перед заставами Орды. Если что, первый удар по нам. Мы тоже на острие. Первыми ударим, если что.
— А что может быть?
— Князь может начать войну против шведского королевства. Или против Орды. Как светлейший скажет, так и будет, а мы должны приказ выполнять.
— Да, батя, — кивнул Жёлудь. — В лесу шведам с нами не сладить, на воде разве что. Как с воды в лес сунутся, так и края им.
— Верно мыслишь, — одобрительно сказал Щавель и мягко ткнул в плечо Лузгу: — А ты что думаешь?
— Вопрос не по окладу, командир. Моё дело в оружейке сидеть и стволы чинить. По лесу вы сами бегайте. Угораздило же меня
Лузга помотал блевотным ирокезом, сокрушаясь о собственной глупости и проявленном в Новгороде малодушии.
— Без тебя никуда, — сказал Щавель. — У тебя в Белорецке кореша остались.
— Какие там кореша! Все суки, за осьмушку пеклеванного сдадут.
Дошагали до старой насыпи, спустились с неё и оказались за границей города. По тракту мимо Газовой деревни дошли до Льнозавода, свернули в лес, чтобы не отсвечивать на дороге, двинулись, ведомые Жёлудем, к цели. Льнозавод остался за спиной, а по правую руку завонял Новотверецкий канал. Под ногами хлюпало, пахло тиной, замшелой корой и сочной болотной травой. Жёлудь сразу приободрился, котомка перестала тянуть к земле, шаг сделался упругий, мягкий.
— Какого чёрта мы тут попёрлись? — возмущался Лузга, который сразу увяз и начал плестись в хвосте. — Шли бы как люди по дороге.
— Заметят на дороге, — Щавелю лес тоже придал сил. — Нам чужие глаза не нужны, обвыкайся ходить с нами. Жёлудь, возьми его на буксир.
Парень зацепил Лузгу за ремень, повлёк за собою. Лузга отбивался и шипел, но бесполезно.
— Михана-то почто не взял, батя?
— Каждому своё, — только и сказал Щавель.
— Михан, он кто? — спросил Лузга.
— Сын мясника Говяды.
— Первый мясник в Тихвине, что ли?
— Да.
— Поняа-атно, — многозначительно протянул Лузга, резво шевеля копытами на молодецкой тяге. Дыхалка его стала сдавать. — Может, хорош, командир?
— Пришли, практически, — доложил Жёлудь.
Встали.
— Где? — спросил Щавель. Жёлудь указал левее и вперёд. Медленно двинулись, вскоре за деревьями возник просвет. — Люди были там?
— В тот раз не приметил, а по времени было так же как сейчас.
Деревья расступились, подлесок стал жидким.
— Ни хрена себе поварня, — сказал Лузга.
Витязей на драку подначил подлый бард Филипп.
Когда Щавель, Жёлудь и Лузга покинули в неизвестном направлении двор, у Михана ажно щёки запылали от обиды. «Обесчещенного взяли, а мной пренебрегли?! — надул губы молодец, а потом стиснул зубы. — Ну и пусть! Я-то друзей найду. А если Жёлудь станет изгаляться, по сусалам въеду».
— Э-гей, паря, — тронул за рукав бард Филипп. — Гляди веселей. Чего понурился?
Михан всхрапнул, аки конь, набрал полон рот харчей с соплями, сплюнул в пыль, растёр сапогом.
— Вот так! Насрать и размазать, — одобрил бард. — Ты орёл, паря. Айда с нами в кабак, развеешь грусть. Вишь, Скворец с Ершом подтянулись, компания что надо собирается.
Этих двоих Михан уже знал, сблизились за время освоения едропумедова наследия. Ёрш и Скворец всюду держались вместе. Ёрш, жилистый востроносый, с мелкими движениями; Скворец — рослый, с мясистой ряхой, вальяжный не по чину, был старшим в боевой тройке и метил в десятники.