Работорговцы
Шрифт:
— Во, тля, замарал! — охранник попробовал выдернуть из ручонок книгу, но мальчик вцепился в свою добычу и выдирать пришлось как больной зуб. Наконец, измазанный кровью том оказался в лапах стража порядка. Охранник тут же треснул мальчонку книжкой по затылку.
— Дай-ка, — произнёс Щавель таким будничным тоном, что охранник даже не рыпнулся.
Старый лучник забрал книгу, она была допиндецовой, в твёрдом, покрытом истёртой прозрачной плёнкой переплёте.
— «Растяпа», — прочёл название Щавель и перевёл взгляд на воришку. — Грамотный?
— Грамотный, — мальчонка с ненавистью глядел на обидчика, а позади охранника уже стоял с видом величайшей скуки Егор, да из-за спин выглядывал Пётр, готовый немедленно действовать.
— Грамотный, значит, — Щавель протянул книгу охраннику. — Веди его, оформляй,
Когда рыжий уволок мальчонку и ажиотаж вокруг них рассосался, Щавель оставил Филиппа на попечение Ивашки и Петра, а сам двинулся народ. Народ заседал в кабаке «У Осетина», расположенном с внутренней стороны торговой галереи. Подросток-половой, которых здесь звали на московский манер подаванами, предложил взять дежурное блюдо — постные щи и жарёху из картошки с грибами сушёно-варёно-припущенными прошлогоднего сбора. От щей из серой капусты отказались, а к жарёхе Егор заказал греческой метаксы, да кинул юному подавану, назвавшемуся Серёжиком, медный грош, чтобы метнулся мухой. Сидели, смотрели, слушали, что люди говорят, сами не ввязывались в разговор. Для сего расположились на общей половине за большим столом, куда то и дело подсаживался мелкий торговый люд. Купцы покрупнее да солидные оптовики шли на блатную половину, отгороженную занавесью. Там, по слухам, был бар, стойка, за которой стоял хозяин заведения Сан Иналыч, принимающий у сталкеров хабар. Там заключали крупные сделки, продавали запрещённый огнестрел и патроны, можно было прицениться к действительно полезным допиндецовым девайсам и даже — о чём мужики говорили вполголоса — подписать договор с брокером!
Далеко, в Восточном округе, у манагеров имелась биржа, на которой каждый божий день шли торги ценными бумагами. Что было в бумагах такого ценного, новгородцы не уловили, но акции торговых компаний и самого ЖелдорАльянса перепродавались друг другу одними и теми же посредниками, принося их доверителям то баснословную прибыль, то разорение, но исправно обогащая брокеров. Кроми них, остальным на биржу был ход заказан. Манагеры ставили людей в неудобное положение, ограничивая возможности, чтобы нажиться самим, не имея для почина ничего своего, кроме нахальства. От такой дикой манагерской движухи голова шла кругом, хотелось взять меч и обрубить паразитов со здорового тела народа. От радикального решения однако воздерживались не только мужики, но и суровые деловые люди, и Щавель в очередной раз подивился русскому долготерпению, позволяющему сажать себе на шею брокера, попа, ростовщика и всякую прочую нечисть.
На Горбушке только и разговоров было, что о бойне в рабочем посёлке. Почуяв приближение беды, москвичи держались настороженно, приглядывались к чужакам, впрочем, на Горбушке большинство были чужаками. Новгородцы слушали, потягивали метксу из кривоватых стеклянных напёрстков. Греческий напиток здесь подавали в литровых и полулитровых фарфоровых чайниках, и был он резковат и лишён букета, из чего Щавель сделал вывод, что Сан Иналыч закупает бочками шило самого низкого пошиба. Хотя оно и правильно в условиях рынка, а благородную бутылочную метаксу пусть пьёт князь и приближённая к нему знать.
— Значит, так, — сказал он, когда чайничек опустел, а сидевшие рядом мужики отобедали и поднялись. — Запускаем Филиппа, пусть он идёт впаривать кабатчику кольцо Даздрапермы Бандуриной. Вижу, тут всем причастным известно, что её узилище обнесли.
— Не проканает он за сталкера, — с сомнением покачал головой Егор.
— Ещё как проканает, он же бард, — Щавель поостерёгся раскрывать все секреты убедительности грабителя могил. — Человек он тёртый, не продешевит, а скупщик сам себе эксперт с мировым именем. Если ему сказать, что есть ещё из узилища хабар, вряд ли станет мелочиться и гадать, сталкер перед ним, аль какая аномалия.
Он распустил было мошну, но Егор наперегонки выудил из-за пазухи шитый бисером кошель.
— Позволь, я расплачусь, командир. Фартовый выдался день.
Поднялись и вышли из кабака, сытно порыгивая алкогольным выхлопом.
— Батя, кто такие сталкеры? — Жёлудь малость припух от столичных впечатлений и рыночной толчеи. Ему хотелось квасу, охапку соломы и
Щавель помедлил, подыскивая слова, но метакса давала дрозда, и он большими пальцами разгладил за поясом рубашку, посмотрел в лицо сыну.
— Манагеры, которые взяли оружие, да занялись охотой и собирательством. По-московски они называются сталкерами, а по нашему крадунами, потому что ходят крадучись и крадут что под руку попадётся. Порода у них воровская. За хабар удавятся и в афедрон дадут, и горло перегрызут. Друг дружку поедом едят, а честных людей жрут без соли. Хуже них только манагеры из эффективных. Мочи ихнюю гнилую породу при каждой встрече. Увидел сталкера — убей с ноги, чтобы не зафоршмачиться. Если сталкер умрёт с хабаром, он отправится на Чистое Небо. Если сдохнет без хабара в руках — попадёт в Тень Чернобыля. Есть их нельзя и вообще руками лучше не прикасаться. Часто сталкеры бывают радиоактивными, да и мясо у них зело поганое. Кто его поест, тот три дня не проживёт.
Измученного бесцельным стоянием барда отпустили обедать, растолковав, куда и зачем прежде идти, а сами отправились искать шприц.
Лекарский ряд растянулся возле чистой галереи, в которой помещалась шведская аптечная лавка и знахарские магазинчики с товарами народной медицины — русской, китайской, московской и басурманской. Далее продавали ткани, тесьму, бижутерию. Внутренняя застройка здесь проредилась, корпуса дали место сборищу. Полукругом, рылами к галерее сбилась стоячая толпа, глазели на какое-то действо, но, что за действо, было непонятно. Не доносилось визгливых выкриков скоморохов, ни завываний бардов. Щавель протиснулся в серёдку и через плечи узрел примыкающий к галерее навес из плотной пурпурной ткани с жёлтой, под золото, бахромой. Под навесом на помосте стояла высокая кафедра из заморского резного дерева, за которой восседал представительный старец с окладистой бородой, завитой в плотные кудри. По обеим сторонам кафедры за столами пониже заняли позицию подручные. Одесную размещался гладко выбритый сорокалетний деятель со взором резким как копьё. Место ошуйное занимал толстяк с тяжёлыми полуопущенными веками. Обвинитель и защитник, понял Щавель. Чуть поодаль, справа от навеса красовались плохо отмытые пыточные козлы, на стойке ожидали своего часа побуревшие колья, семихвостая плеть и свёрнутый бич. На скамье, недвижный, как ещё один инструмент правосудия, застыл плечистый мужлан со скуластым конским рылом. Палач что-то размеренно жевал и, уперев в колени мосластые грабли, вперился в толпу застывшим взором человека не слишком любящего общественное внимание, но по долгу службы вынужденного становиться объектом любопытства толпы.
Жёлудь пробирался вслед за отцом и вскоре оказался в первых рядах. Дивился парень на моды внутримкадские. Примечал он странных московских оборванцев и раньше, но за Мкадом их было мало, а тут практически каждый третий. По всему видно, что люди респектабельные, хари мытые, наетые, а одежда вся в заплатках небрежно нашитых, с обтрёпанными краями и торчащими нитками. У бедняков латки не редкость, но здесь заплаты были повсюду, даже в тех местах, где одежда обычно не рвётся, будто нарочно нашили. А у иных платье вовсе сострочено швами наружу. Портные ли настолько оборзели, что не стесняются втюхивать сшитый по пьяни товар, то ли горожане прибедняются, чтобы не утесняли поборами злые власти? Лесной парень едва голову не сломал, но так и не докумекал. О том лишь Жёлудь догадался, что на рынок москвичи специально притопали на суд поглазеть. Недаром судилище было так помпезно обставлено. Для привлечения народа делалось — насладятся зрелищем, захотят хлеба (тут же сновали лоточники с калачами, пирожками и ватрушками, да продавцы кваса и сбитня), а потом разойдутся по лавкам товар смотреть и что-нибудь обязательно купят.
Чуть в стороне от палача занимал место мытарь с железной кассой, в которую по приговору суда ссыпал штраф скособоченный мутант. Пока полётчик отвечал деньгами за упоротый косяк, рыночный стражник вывел на аркане давешнего грамотного мальчонку. За ним вышел рыжий охранник и тётка лет сорока. Судья заглянул в бумажку, громко стукнул деревянным молотком для привлечения внимания.
— Что у нас там? — уточнил он.
— Воровство, ваша честь, — сообщил прокурор.
— Слово предоставляется обвинению, — размеренно и раскатисто объявил старец.