Рабство и данничество у восточных славян

Фроянов Игорь Яковлевич

⁷⁶² Там же. С. 113.

⁷⁶³ Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде... С. 50

⁷⁶⁴ НПЛ. М.; Л., 1950. С. 182-183.

⁷⁶⁵ Правда Русская. 1. Тексты. С. 117. И. И. Смирнов, пожалуй, был прав, когда указывал на неисправность данного текста статьи 116 Троицкого списка, предпочитая пользоваться вариантом, представленным в Археографическом II списке: «Аще где холоп вылжеть куны, а он будеть не ведая вдал, то господину выкупати, а не лишатися, ведая ли будеть дал, то кун лишену ему быти» (Там же. С. 315; Смирнов И. И. Очерки... 1963. С. 175, 195). Нет причин входить нам сейчас в детальное обсуждение вопроса о том, какой из цитированных текстов ближе к протографу Русской Правды. Считаем лишь необходимым подчеркнуть, что холоп, судя по Пространной Правде, мог вступать в отношения с кредиторами.

⁷⁶⁶

Там же. С. 117.

⁷⁶⁷ Смирнов И. И. Очерки... С. 198.

⁷⁶⁸ Там же. С. 175.

⁷⁶⁹ Там же.

⁷⁷⁰ Памятники русского права. М., 1953. Вып. II.С. 60-61.

⁷⁷¹ Там же. С. 79.

⁷⁷² Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 191.

⁷⁷³ Различие в статусе рабов-иноплеменников и местных невольников отнюдь не составляло специфики, присущей древнерусскому обществу. Аналогичные порядки замечаем и у других народов. Например, у народов бассейна Конго существовала заметная разница в правовом положении рабов. При этом «чужеземцы, захваченные в войнах, были самой бесправной категорией». — Львова Э. С. Складывание эксплуатации и ранней государственности у народов бассейна Конго // Альтернативные пути к ранней государственности. Международный симпозиум. Владивосток, 1995. С. 154.

⁷⁷⁴ См.: Фроянов И. Я. О рабстве в Киевской Руси // Вестник ЛГУ. 1965, №2.

⁷⁷⁵ Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IХ-ХV вв. // Новосельцев А. Пашуто В. Т., Черепнин Л . В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972. С. 172.

⁷⁷⁶ Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 62-63.

⁷⁷⁷ Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М. С. 133.

⁷⁷⁸ Покровский С. А. Общественный строй... С. 170. С.167.

⁷⁷⁹ Свердлов М.Б. Генезис... С. 167.

•Часть вторая. Восточнославянское данничество o

Предварительные замечания

Данничество у восточных славян — сюжет, привлекавший внимание многих поколений отечественных историков. Вызывает он большой интерес и у современных ученых, стремящихся понять характер даннических отношений, проникнуть в суть самого понятия «дань».

Попытки определить смысл термина «дань» предпринимал еще В. Н. Татищев — родоначальник русской исторической науки. Затем они постоянно возобновлялись. Можно с полной уверенностью сказать, что ни один, сколько-нибудь заметный исследователь русского прошлого не прошел мимо вопроса о данях.

Довольно значительная группа дореволюционных авторов причисляла дань к факторам внутреннего общественного развития. Однако при этом дани воспринимались по-разному: то как подати, уплачиваемые зависимыми людьми своим господам и хозяевам — князьям и дружинникам, порабощавшим этих людей и лишавших их собственности на землю силой оружия, — то как налог, который получали князья на правах суверенов и правителей. Следовательно, в первом случае дань относилась к частноправовой сфере, а во втором — к публично-правовой.

Некоторые историки прослеживали эволюцию даннических отношений. Возникновение дани они обусловливали войнами и уподобляли ее контрибуции, превратившейся впоследствии в элемент фиска, т. е. в государственный налог.

Наконец, в досоветской историографии существовала еще и такая точка зрения, согласно которой дань на протяжении всей древнерусской истории выступала в качестве платы за мир, или откупа от военных вторжений. Дань обычно платили побежденные племена и народы.¹

Советские ученые кое-что позаимствовали у своих дореволюционных коллег, например, идеи о дани-контрибуции и дани-налоге, но внесли в изучение вопроса и принципиально новое, связав дань с феодальной рентой. В первую очередь здесь надо назвать С. В. Юшкова, написавшего еще в 30-е годы специальную статью, посвященную эволюции дани в феодальную ренту на Руси XXI вв. Дань, по С. В. Юшкову, прошла в своем развитии два периода: первый, когда она не была еще феодальной рентой, и второй, когда она стала таковой. Сперва «сбор дани вместе с "примучиваниями" разного рода был не чем иным, как организованным феодальной властью грабежом сельского населения... ». Правление княгини Ольги знаменует решительный перелом в даннических отношениях. Ольга ликвидировала местных племенных и варяжских князей, взамен которых «была создана прочная, непосредственно связанная с центром, местная финансовая и, вероятно, судебная администрация». Княгиня устроила погосты —финансово-административные

и судебные центры, где находились княжеские агенты. Смысл ее нововведений состоял в том, что «вместо периодических наездов — осеннего и зимнего полюдья князя или наиболее близких к нему дружинников, создается постоянно действующая, прочая и довольно густая сеть финансовых органов, потоке затем уже передают собранную дань или князю или представителям князя». Кроме того, Ольга учредила дани и оброки, что свидетельствует «об изменении состава сборов».² Именно в оброках С. В. Юшков усматривал «новые дополнительные обложения», введенные по повелению киевской правительницы. Дань взималась «уроком» (общей суммой) с дыма или рала мехами, медом, воском, а оброк платился с земли, что позволяет отнести его к одному из «первичных видов типичной феодальной ренты. Оброк мог выплачиваться хлебом и другими продуктами питания или деньгами». Итак, «деятельность княгини Ольги имела своим следствием форсирование процесса сближения дани с типичной феодальной рентой. Погосты не были просто финансово-административными центрами: они были центрами феодального властвования, основными очагами феодальной эксплуатации». В дальнейшем этот процесс ускоренными темпами шел прежде всего в принадлежащих князьям и церкви волостях и городах, где «права князя и церковных властей над сельским населением ничем не ограничивались, и оно быстро превращалось в феодально зависимое крестьянство».³

Преобразования Ольги коснулись не только древлянской земли, но и всей территории Киевского государства.⁴ Перерождение дани в феодальную ренту произошло в результате захвата земель племен, обложенных данью, и превращения этих земель в феодальные владения князей и их слуг, постепенного упорядочения способов сбора дани в одинаковом размере (с двора или от рала), а также вследствие раздачи князьям земель данников боярам и церковным организациям.⁵

Таким образом, «при княгине Ольге произошла крупная финансово-административная реформа: изменился порядок взимания дани и, по-видимому, состав самой дани».⁶ Эта реформа создала благоприятные условия для перехода дани в феодальную ренту, а ее плательщиков из свободных земледельцев в феодальнозависимых крестьян.

Коренной недостаток построений С. В. Юшкова состоял в отсутствии серьезной фактической основы. Он разработал схему, где теория превалировала над фактами, что весьма обедняло и упрощало воспроизводимую им историческую действительность.

С. В. Юшкову возражал А. Н. Насонов. Он писал: «В соответствии со своим пониманием общественно-политического строя Киевского государства, С. В. Юшков выдвинул новую теорию — теорию превращения в Киевской Руси дани в феодальную ренту. По ряду соображений принять эту теорию не считаем возможным. Разумеется, частично дань в феодальную ренту переходила. Следует подчеркнуть, что дань остается особой разновидностью феодальной эксплуатации; источники не дают оснований полагать, что граница между поборами, собираемыми государственным аппаратом, и феодальной рентой отдельных землевладельцев стирается. Сказанное отнюдь не противоречит тому, что дань в раннюю феодальную эпоху обычно делилась, что из нее выделялись доли в пользу тех или иных феодалов. Конечно, с развитием феодального землевладения значение дани среди других источников обогащения знати падало».⁷

Говоря о частичном переходе дани в феодальную ренту на Руси XI-XII вв., А. Н. Насонов в то же время подчеркивал различие между этими платежами: «Дань была разновидностью феодальной эксплуатации, но эксплуатации, осуществляемой не отдельными феодалами, а государственным аппаратом».⁸ Высказывания С. В. Юшкова показались А. Н. Насонову отступлением от марксистских положений, ибо, приняв их, «мы придем к необходимости пересмотреть учение о феодальной ренте согласно которому древнейшими формами ренты при феодализме были отработочная рента и рента продуктами, а более поздняя — денежная. Мы знаем, что денежная рента предполагает уже сравнительно значительное развитие торговли, городской промышленности, товарного производства вообще, а вместе с тем и денежного обращения. На Руси денежная рента появляется в XV в.».⁹

А. Н. Насонов спорил с С. В. Юшковым главным образом с точки зрения теоретической. Но со стороны методологической был уязвим и сам, поскольку дань, собираемая «государственным аппаратом», могла истолковываться в соответствии с марксистской теорией как централизованная феодальная рента. Историк не учел такой возможности. Отсюда у него нечеткость в определении дани. Назвать дань «разновидностью феодальной эксплуатации» — не значит прояснить вопрос, поскольку остается гадать насчет конкретного смысла слова «разновидность», а также отличия по существу данной «разновидности феодальной эксплуатации» от феодальной ренты. И здесь, конечно же, не является критерием обстоятельство, кто взимал дань: государство или частный землевладелец.