Рабы Парижа
Шрифт:
Жил этот знакомый в отдаленной части Парижа, но теперь это не имело значения, так как можно было воспользоваться омнибусом или даже фиакром.
Удобно устроившись в экипаже, он принялся размышлять о благородстве и великодушии своего знакомого. Андре не был даже его другом, последний раз Поль видел его восемь месяцев тому назад…
Между тем фиакр, где сидел Поль, размышляя о суете жизни, остановился на улице Тур д'Оверн.
Поль, выскочив на тротуар, бросил два франка кучеру и направился к одному из подъездов.
Его встретила полная женщина в опрятном чепчике, из-под которого виднелись тщательно убранные волосы.
— Господин Андре дома? — спросил Поль.
— Он у себя, милостивый государь, — ответила женщина, — поднимитесь на самый верх, а там вам любой покажет его дверь. Такого мастера у нас знают все.
— Сударыня…
— И какой прекрасный жилец — аккуратный, честный, никому не должен ни копейки, всегда трезв. За это время, что он здесь живет, к нему один раз поднималась дама, да и то — знатная госпожа со своей горничной, которую саму можно было принять за госпожу…
— Черт возьми! Может, вы назовете мне, наконец, номер его квартиры, сударыня!
Эта дерзкая выходка ужасно обидела привратницу.
— Четвертый направо! — отвечала она ему сухо, и пока Поль шел по указанной лестнице, обиженно ворчала себе под нос:
— Погоди же, невежа, придешь еще раз, так я тебе и отвечу…
Поднявшись на самый верх, Поль увидел указанную дверь и, так как звонка на ней не было, постучал.
— Войдите, — громко ответил ему молодой, густой бас.
Поль отворил дверь и вошел в комнату художника.
Андре жил в очень маленькой, но чистой, скромно и со вкусом убранной квартирке.
Главное убранство ее составляли картины, эскизы, модели из глины. Прекрасное зеркало над камином в резной ореховой раме и низкий диван, покрытый тунисским ковром, были единственной роскошью в этом жилище.
Возле дивана, лицом к окну стоял мольберт с начатым портретом, наполовину задернутым зеленой тафтой, а перед мольбертом с кистью и палитрой в руках стоял сам Андре.
Превосходно сложенный высокий, с коротко остриженными волосами, черноглазый и черноволосый, с очень смуглой кожей, в сравнении с Полем он, конечно, проигрывал, но зато в чертах его лица читалось то, чего недоставало Полю — огромная сила воли. Встретив это лицо, не скоро забудешь его. В нем было то, что редко встречается в среде художников — естественность и простота манер, аккуратная строгость, даже некоторая изысканность костюма.
При виде Поля он отложил в сторону палитру и краски и, сделав несколько шагов навстречу, радушно протянул ему руку.
— А, наконец-то! — пробасил он, — что это вас так давно не видно нигде?
Столь дружеская встреча несколько смутила нового ученика школы Маскаро, и он поспешно ответил:
— Так ведь все неудачи были, заботы…
— А Роза? Надеюсь, о ней вы сообщите более приятные вести? Что она, все такая же хорошенькая?
— Такая же, — рассеянно отвечал Поль. — Вы меня извините за то, что я с таким опозданием пришел заплатить вам свой долг…
Художник беспечно махнул рукой:
— Стоит ли говорить о таких пустяках! Будьте, пожалуйста, без церемоний, и, если для вас это обременительно, то я могу подождать.
Эта простая дружеская фраза показалась Полю обидной, он почему-то услышал в ней не дружеское участие, а оскорбительное сострадание к его бедственному положению, но главное — эта фраза служила очень удобным поводом для рассказа о том, что прямо-таки рвалось наружу из Поля.
— О, в настоящее время, — начал он тоном заправского фата, — для меня это не обременительно. Правда, одно время мне было очень тяжело, но сейчас я получил место на двенадцать тысяч в год!
Он воображал, что такая цифра непременно ошеломит бедного художника, вызовет у него восклицания зависти и изумления, но, не встретив с его стороны ничего подобного, добавил:
— В мои годы — это недурно.
— По-моему, так даже превосходно! Но в чем же состоят ваши обязанности, надеюсь, это не секрет? — самым обычным тоном осведомился художник.
Но Поль счел такую обыденность тона желанием чуть ли не унизить его.
— Работаю, — ответил он, откидываясь на спинку предложенного ему стула.
При этом выражение его голоса было настолько странным, что Андре взглянул на него с удивлениемт
— Я тоже довольно редко сижу сложа руки, — произнес он, — а между тем…
— Да, но вы совсем другое дело! Я, я обязан работать в два раза больше других, так как у меня нет никого, кто бы позаботился о моем будущем, я не имею ни родственников, ни друзей-покровителей.
Неблагодарный, он уже забыл о господине Маскаро, столь много сделавшем для его будущего…
В конце концов художник, видя, что глупости и хвастовству его приятеля конца не будет, явно стал над ним подсмеиваться.
— Ей-Богу, забавно! — проговорил он, — вы, кажется, вообразили себе, что совет воспитательных домов может выпускать заодно с воспитанниками и кучу необходимых для них покровителей!
При этом вопросе Поль окончательно счел себя оскорбленным.
— Как вы изволили выразиться, сударь?
— Точно и ясно, мне кажется, и прибавлю к этому, что подчас эта подробность бывает весьма прискорбна для нашего брата. Я, по крайней мере, испытал это на себе, да и многие из моих товарищей тоже…
— Как, милостивый государь, вы откровенно сознаетесь, что…
— Что я сын Вандомского воспитательного дома, — с комическим горем подхватил Андре, — да, сознаюсь, что же в этом ужасного? Я оставил там по себе прескверную память, как самый отъявленный шалун из всех мальчишек… Все мы немало испытали в этой жизни. Я, однако же, удивлен, что вы ничего не знали об этом факте моей биографии. Хотите, я расскажу вам пару эпизодов из моей жизни, может быть, вам они пригодятся как наглядный пример, а мне не так скучно будет работать…