Рабы Парижа
Шрифт:
— Я.
— Ты? А кто ты такой? Герцог тебя и слушать не станет!
— Я — адвокат, ваша светлость. И умею заставить себя слушать. Это — моя профессия.
— Как же ты это сделаешь?
— О, это очень просто. Вы, монсеньер, напишете мне доверенность и заверите ее у нотариуса. Тогда я стану вашим поверенным и буду официально представлять ваши интересы. Это очень удобно, господин маркиз, особенно в делах между родственниками. Так что все образуется, подождите только вашего совершеннолетия.
— Я не могу больше ждать!
— А вы попробуйте.
— Я уже сказал, что покончу с собой, если не смогу сейчас же освободиться из-под власти отца!
— В таком случае я укажу вам другой способ. Пока вы несовершеннолетний, закон требует, чтобы у вас был опекун. Но это не обязательно отец. Обратитесь в суд, чтобы вам назначили другого, более соответствующего вашим желаниям. Такие дела рассматриваются в суде чуть ли не каждый день, так что нет ничего более банального, особенно среди аристократии.
Доман опять наполнил вином стакан Норберта.
— Если же суд не удовлетворит вашу просьбу, можно будет подать жалобу королевскому прокурору.
— Жалобу на герцога?!
— А почему бы и нет? На то и существуют законы, чтобы обуздывать власть, когда она переходит границы приличия. В том числе и родительскую власть. Мы можем изложить в этой жалобе такие факты, которые легко подтвердит следствие.
Адвокат всегда начинал говорить мы, когда видел, что дело клеится.
— Мы не получили образования, подобающего сыну герцога. Так?
Норберт молчал. Он был ошеломлен бесцеремонными речами странного собеседника.
— Так! — нисколько не смущаясь, ответил сам себе старый пройдоха. — Мы изнурены грязной работой, словно мы для герцога не сын, а раб. Кстати, отец вас бил когда-нибудь!
— Ни разу.
— Ничего, напишем, что бил. Мы составим такую бумагу, найдем такие доводы, что и сатана бы прослезился! Например, так: недостойное благородного дворянина обращение со стороны нашего отца привело к тому, что мы внушаем соседям не почтение, подобающее наследнику древнего рода, а унизительную жалость. Дошло до того, что нас за глаза именуют не маркизом, а оскорбительным прозвищем "шандосский дикаренок".
Адвокат сделал паузу, ожидая хорошо подготовленного им взрыва.
— Что?! — воскликнул Норберт, стукнув кулаком по столу так, что посуда полетела на пол, а его стакан разлетелся вдребезги.
— Что вы сказали? Кто посмел так меня назвать? Кто? — кричал юноша, сверкая глазами.
— Кто же, если не ваши враги? — спокойно ответил месье Доман.
— Я никому не сделал зла!
— Зато его много сделал герцог. Не вы один пострадали от деспотизма господина де Шандоса. Трудно сказать, кто ему не враг в этих местах.
— И все эти люди — враги мне?…
— Нет. Вы, господин маркиз, имеете здесь только друзей, искренне сочувствующих вам в ужасном несчастье, которое вас так незаслуженно постигло.
Последние слова адвоката несколько противоречили тому, что он говорил раньше, но юноша был слишком наивен, чтобы заметить это.
— Все женщины в округе от вас без ума. Даже первая красавица, мадемуазель Диана де Совенбург, краснеет при одном лишь упоминании вашего имени. Вы, конечно, знакомы с мадемуазель де Совенбург?
Норберт и сам покраснел, как девушка. Он видел Диану в церкви и во время обедни не раз искоса поглядывал в ее сторону. Она показалась ему прекрасной и недосягаемой.
— Все радости жизни ожидают вас, — вкрадчиво продолжал Доман. — Надо лишь вырваться на свободу. Раз уж вы так торопитесь избавиться от родительской опеки, господин маркиз, то не соблаговолите ли приступить к составлению необходимой бумаги?
Он взялся за перо, но в этот самый миг часы с кукушкой пробили двенадцать раз.
— Боже мой! — воскликнул молодой человек, поднимаясь с кресла. — Я опоздал! Ровно в полдень у нас садятся за стол. Что скажет отец?
Он, не прощаясь, выбежал из дома адвоката, вскочил на телегу и погнал лошадь галопом.
Сообщая молодому маркизу его прозвище, месье Доман сказал полуправду. Юношу в самом деле называли шандосским дикаренком, но никто не думал его этим унизить.
В Пуату, где деньги почитались едва ли не превыше Господа Бога, никому бы не пришло в голову оскорбить человека, имеющего двести тысяч ливров годового дохода.
Правда, когда Цезарь де Шандос еще только начинал заводить в своем замке крестьянские порядки, его одежда и образ жизни доставляли немало работы досужим языкам. Но постепенно насмешки прекратились: все привыкли к его странностям и преисполнились уважения к его денежным сундукам.
Богатый и знатный человек, который умеет содержать свое хозяйство в идеальном порядке, может себе позволить чудачества.
Так герцог в глазах местного дворянства превратился из горохового шута в почтенного оригинала.
Его сына ожидало завидное будущее: громкое имя и внушительное состояние. Все матери, имевшие взрослых дочерей, мечтали о таком зяте. Отцы действительно ставили его в пример сыновьям-вертопрахам.
Сами вертопрахи были о Норберте совершенно иного мнения. Но кто их спрашивал?
Все попытки девушек и их матерей познакомиться с Норбертом поближе разбивались о ревнивую подозрительность герцога де Шандоса. Никто не должен помешать юноше повторить судьбу своего отца! Он женится на денежном мешке, произведет на этот свет наследника, отправит на тот свет жену, а затем проследит, чтобы все это проделал и его сын.