Рабы Тьмы
Шрифт:
По центру располагались алтари разрушения. Здесь техножрецы Темных Механикум, а также жрецы резни, смерти и ликования, сновали вокруг. Кровь, пепел и пламя пятнали их одежды. Когда «Трисагион» говорил языком войны, это не была грубая передача команд; это происходило посредством ритуала — опустошение предначертанное, не проговоренное. Лайак находил эту демонстрацию могущества захватывающей.
— Благослови это расставание, — произнес Лоргар; он стоял прямо впереди Лайака. Изображение флота Магистра войны зависло перед ними; проекция наслаивалась на испещренную звездами темноту за носовыми окнами корабля.
— Малогарст оказался более
— Воистину, — отозвался Лайак.
— Ты, должно быть, хорошо проделал свою работу.
— Доверие и откровенность — первые среди грехов тех, кто слаб.
— Что ты сказал ему?
— Ничего существенного, повелитель.
— Хорошо. Он всегда был верен моему брату. Его зовут Кривым, но душа его проста.
— Он верит и служит — не богам, но Гору, от начала и до конца, — сказал Лайак.
— До конца… — выдохнул Лоргар.
Лайак промолчал.
— Гор не может выжить. Даже если он поднимется, ему нельзя позволить вести эту войну…
— Не ересь ли это? — проговорил Лайак.
— Ересь? — переспросил Лоргар негромко. — Гор — воин, и вождь, но он — не истина. Эта война не ради него. Не ради его болезненной нужды повергнуть нашего отца, и не ради его мечтаний об империи. Речь о торжестве истины. Истины с большой буквы. Боги — единственная составляющая бытия, которая вечна, которая не терпит ущерба. В них единственное истинное спасение, которое может обрести человечество — которое оно должно обрести. Вот что действительно важно, сын мой. Не гордость и не слава, и не выживание одной души превыше других.
— Вы полагаете, что Гор потерпит крах?
— Я полагаю, сын мой, что он одновременно слишком слаб и слишком силен. Слишком силен, чтобы целиком предаться божественной воле. Вот почему он сидит на троне, словно труп при своем собственном дворе. Вот почему кровоточит рана, нанесенная ему Руссом. Он помазан богами. Они благословили и вознесли его превыше всех прочих, выше даже меня, их преданнейшего служителя. Ему были даны ключи от бытия… И все же он не принял богов. Он ставит себя над ними. И он достаточно силен, чтобы сопротивляться, но недостаточно силен, чтобы победить. Боги одарили его могуществом, превосходящим их дары всем прочим. И все же он сопротивляется этому. Он противостоит милости богов, пусть даже они возвышают его. Кто обладает силой достаточной, чтобы восторжествовать над богами? Не покорившись же, он будет разорван на части — не покорившись, он будет слишком слаб, чтобы одолеть Императора. И тогда мы проиграем.
— Он — Помазанник, мой повелитель. Боги избрали себе орудие.
Лоргар не ответил сразу; прикрыл глаза. Его лицо было абсолютно неподвижным. Зрением шлема Лайак видел, как сжимается белый ореол силы вокруг примарха.
— И если он — орудие с изъяном, что тогда? Должны ли мы стоять в стороне и глядеть, как все, чего мы достигли, становится пеплом?
— Если такова воля богов.
— Боги одаряют нас силой. Что делать с этой силой — решать нам: возвыситься благодаря ей — или сломаться под нею. Мы — не рабы им. Мы — их избранники, и то, что мы совершаем, — либо во славу их, либо к их неудовольствию.
— А Гор… Не тот ли он избранник, кто должен возвыситься благодаря собственной силе?
Лоргар обернулся и взглянул на него. Лайак глядел в ответ. Крючки на внутренней стороне шлема–маски впились глубже. Кровь слезами текла из глазниц маски. Он мог почувствовать, как разум примарха
— Сними свой шлем, — мягко произнес Лоргар.
— Я не могу, повелитель, — ответил Лайак, опустив взгляд. — Вы знаете, что я не могу. Лишь боги могут видеть мое лицо и знать мои мысли.
— Разве я не глас божий? — спросил Лоргар. — Ты дерзнёшь бросить вызов этому гласу?
— Вы таковы, повелитель, и я повинуюсь, и в повиновении лишусь жизни.
Долгое мгновение Лоргар молчал, затем качнул головой.
— Выходит, ты понимаешь. Богам нужно повиноваться, — сказал он. Пение обреченных сделалось громче, когда «Трисагион» начал поворачиваться. Изображение «Мстительного Духа» было теперь всего лишь яркой звездой среди меньших светящихся точек. — Боги возложили бремя на мою душу. Гор брат мне, но что значит братство перед торжеством изначальной истины? Неудача недопустима сын мой. Боги должны восторжествовать, Гор же не даст им победы. Другой должен занять его место, должен объединить всех под волей и величием богов. Ты понимаешь, сын мой?
Лайак склонил голову, как если бы в смирении.
— Это место намерены занять вы, — сказал он.
Лоргар не отводил взгляда от холодных звезд.
— Почему всё дошло до этого? — проговорил он. — Почему это должно пасть на меня?
Шум мостика и стенания приговоренных затихли, когда трижды ударил гонг. Корабль содрогнулся; запустились варп–двигатели.
— Мы действительно собираемся найти Фулгрима? — спросил, наконец, Лайак.
— Да, — сказал Лоргар. — Трон нельзя занять в одиночку. Всё, что мы делаем или чему становимся причиной, должно служить одной истинной цели. Вот почему я рассказал тебе это, сын мой, и вот почему ты отправляешься со мной. Тебе предстоит исполнить великую задачу, и сыграть еще более великую роль в том, что должно свершиться.
— Огласите свою волю, повелитель, и да будет она исполнена.
Лоргар перевел на него взгляд — и в его звездных глазах светилась печаль.
Над Ониксовой горой занимался рассвет. Смешанный с дымом туман вползал в окоп перед Вольком, клубясь над бронированным краем и растекаясь между собравшихся воинов. Вдалеке грохотал фальшивый гром бомбардировки; поднималось солнце. Вольк вдохнул влажный воздух и загнал в болтер девятый снаряд. Еще два лежали на его ладони. Еще два, всего — одиннадцать, и все подсумки для обойм у него на поясе были пусты. Точно так же обстояли дела у каждого из четырнадцати легионеров, ждущих в окопе вместе с ним. У каждого было оружие ближнего боя, в ножнах на поясе или висящее за спиной: мечи–гладии с тяжелыми клинками, молоты со стальными вороньими клювами на обратной стороне, треугольные топоры с бритвенно–острыми лезвиями.
Оружие старых войн, подумал Вольк, оружие из тех времен, когда люди рубили друг друга и истекали кровью в грязи, чтобы отобрать каменные крепости у врагов в вонючих кольчугах и гнутых панцирях. Мир должен был измениться, продвинуться к чему–то лучшему, но вот — вот они, воины, созданные тайным знанием, идущие в бой, точно варвары. Да, именно к этому всё и пришло — война достигла той точки, когда битва начиналась с подсчета оставшихся боеприпасов и заканчивалась резней и ударами в грязи, пока одна из сторон не устанет до смерти.