Рабыня благородных кровей
Шрифт:
Глава тридцать седьмая. Терпкий воздух родины
Третий день шел по русской земле верблюд Анастасии. Прежде она и не представляла, что монголы зашли на Русь так далеко.
Она невольно шла вслед за огромным войском, которое, словно гигантский плуг, захватывало и вырывало с корнем города и селения, оставляя за собой развалины городских стен, пепелища сел да трупы…
Молодая женщина поняла наконец всю глубину страшного бедствия Руси. Первое время она ещё останавливалась подле мертвых. Двоих — мужчину и женщину, подумала, что муж и жена, —
А куда она шла? Туда, где, как ей казалось, был родительский дом. Она не знала, далеко он или близко, но почему-то ждала, что за следующим поворотом откроется серебристая лента реки её детства и покажется на невысоком пригорке церковь Лебедяни, городские стены…
Она ждала этого и боялась: а вдруг и здесь побывало войско и оставило после себя лишь развалины и трупы.
Ее сынишка, впервые проснувшийся в корзине на спине верблюда, пришел в восторг и, показывая на него пальчиком, закричал:
— Мока!
Так верблюд и стал Мокой, охотно откликаясь на странную кличку.
Анастасии повезло с ним. Это животное, привычное ко всякого рода поклажам, терпеливо переносил любой корм и любые дороги. Он покорно вставал и ложился по мановению её руки и без устали шагал версту за верстой.
Никто ни разу не встретился ей. Поначалу солнце ещё было жаркое, жгучее, потому она разорвала свое покрывало и прикрыла корзины с детьми.
Владимир попытался даже вставать в корзине, и Анастасия вынуждена была привязать его к верблюжьей упряжи. Из куска покрывала она соорудила для него маленькую чалму.
Чего у неё было теперь вдоволь, так это воды, а ночуя с детьми в одной брошенной избе, она нашла в сенях немного брюквы.
Негде было достать молока, и она кормила Владимира чем придется. Хорошо, что неприхотливостью в еде он пошел в своего отца Всеволода, даром что тот был князем. Он с одинаковым удовольствием ел печеную репу и сырую морковку, которую Анастасии удалось отыскать на заброшенном огороде.
То ли верблюд шел теперь слишком быстро, то ли войско впереди них почему-то сбавило шаг, но на пути Анастасии стали встречаться все более свежие пепелища. Кое-где сожженные дома ещё дымились, и тогда она испугалась: вырваться из плена, чтобы опять попасть в плен?
И она решила свернуть в сторону от дороги, по которой шло войско.
Анастасия и теперь двигалась на север, но уже забирала левее, к западу.
Прошло две недели её странного, одинокого пути. Несмотря на теплые дни, начало осени уже давало себя знать холодными ночами.
Анастасия укладывалась с малышами на жесткой войлочной подстилке и укутывала детей одеялом из верблюжьей шерсти. Она часто просыпалась, прислушиваясь к их дыханию, боялась, что дети простудятся. Но пока обходилось. Все же она с тоской оглядывалась по сторонам, в надежде увидеть хоть какое-нибудь жилье.
Теперь беглянка ехала окраиной густого леса, на опушке которого ближе к полудню решила остановиться. За небольшой солнечной поляной лесок был ещё совсем молодой и насквозь просвечивался солнцем. Кое-где в зарослях ежевики ещё чернели редкие ягоды, и Анастасия решила разложить небольшой костерок, чтобы сварить питье на листьях и ягодах себе и сынишке и доесть, размочив в нем, последний кусок лепешки. Ойле, по счастью, пока обходилась материнским молоком.
Даже в её нынешней полуголодной жизни Анастасии дышалось удивительно легко. Как, оказывается, надоел ей однообразный линялый ковер выжженной солнцем степи! Пыль, песок, сухая трава. Теплая, затхлая вода.
Она посадила сына возле спящей Ойле и наказала:
— Охраняй сестру!
Моку она даже не стала привязывать — он медленно бродил рядом, выискивая полюбившиеся ему зеленые кустики травы.
Ручей протекал неподалеку. Настоящий лесной ручей, прозрачный и холодный. Где-то там, в большом лесу, он вырвался на поверхность, промыв себе дорогу сквозь ворох опавшей листвы, и теперь весело бежал к свету, на равнину, туда, где его ждали объятья большой реки.
Анастасия не выдержала и окунула лицо прямо в ручей. Мамочки, так и скользнула бы в него серебристой рыбкой и понеслась вперед…
"Опомнись, тебя дети ждут!" — сурово сказала она себе, но никак не могла прогнать с лица блаженную улыбку.
Анастасия набрала воды в котелок, а потом и в маленький серебряный сосуд с выдавленными на нем знаками на незнакомом языке, похожими на маленьких жучков. Сосуд подарил ей Аваджи, когда вернулся из похода на Китай. Теперь она могла с легким сердцем выплеснуть из него остатки коричневой степной воды.
Почти бегом вернулась Анастасия к детям, пообещав себе привести к ручью Моку. Работяга-верблюд заслужил право напиться такой воды.
Как раз в это время Владимир, считая, как видно, охрану сестры делом скучным, поковылял к зарослям ежевики, покачиваясь на ещё нетвердо стоящих ножках, и потянулся к сине-черной ягоде.
Анастасия едва успела подхватить его на руки — заросли ежевики, с виду такие невинные, таили для малыша опасность. Она вспомнила, как однажды в кусты ежевики свалился один из её дядьев — братьев отца. Вытащили его окровавленного, точно изодранного злыми собаками.
Она налила сыну воду в маленькую пиалу, а сама распеленала и стала кормить дочь. Из-под густых бархатных ресниц малышки на неё смотрели черные глаза Аваджи. У Анастасии болезненно сжалось сердце: "Где ты, любимый? Доведется ли вновь свидеться?!"
Ойле опять заснула, а сыну, за неимением игрушек, она сунула в руки сосуд из-под воды. Теперь ребенок сидел и, нахмурив брови, водил пальчиком по выдавленным на серебре знакам, будто читал их.
Моку она отвела к ручью и, стоя подле него, размышляла, в какую же сторону идти дальше?
Молодая женщина беспомощно оглянулась: залезть бы на дерево, так деревца поблизости росли тонкие. Разве что орех, молодой, но крепкий…
Она вздохнула и ухватилась за нижнюю ветку. Подтянулась. Хорошо, что рядом нет никого, кто бы посмеялся над её неуклюжестью. Хоть рождение двух детей и лишило Анастасию былой ловкости, а до верхней ветки дерева она все же добралась и посмотрела вдаль.