Рабыня благородных кровей
Шрифт:
— Уподобиться собакам?! — ахнула Ингрид.
— Достойная пара Всеволоду, — буркнула знахарка. — Загиб у тебя внутри, поняла? Семя иначе в тебя не попадет… Да что я тебе объясняю! Слово сказано, а ты как знаешь!
— Погоди, Прозора, — заторопилась Ингрид, сразу превращаясь в растерянную девчонку. — Но я… но мне… как же я осмелюсь такое Всеволоду сказать?
— Но ведь это такая небольшая плата за счастье иметь ребенка!
— А я все равно не смогу! — улыбка Ингрид стала и вовсе жалобной.
— Хорошо,
Чего вдруг она разозлилась на глупую девчонку? Разве она одна такая? Небось, под венец шла, не знала, откуда дети берутся. Да и разве не внушает церковь, что люди совокупляются только для зачатия детей? Что испытывать во время соития наслаждение — грех? А уж коли страсти отдался — вовек не замолишь!
Только кому она может направить свое негодование? Как говорится, не нами придумано. Кто её в таком поддержит, кроме мужа, да и то лишь в ночной беседе?.. Потому, наверное, она на князя и напала.
— Ты, княже, с дворовыми девками тешишься так же, как с женой?
Всеволод опешил и посмотрел на нее, как на помешанную.
— Разве ж такое допустимо? С женой — как от века положено, а с девкой можно… всяко-разно. Кое-что слышали, люди в Турции да в Греции бывали, поведали…
— А что ты скажешь, если я посоветую тебе, для зачатия ребенка, и с женой… всяко-разно?
— Ты не шутки вздумала со мной шутить?!
Князь вгляделся в её глаза, подозревая розыгрыш.
— Ничуть!
Всеволод удивился. Еще ни одна женщина не говорила с ним так открыто о сокровенном. А если бы вздумала говорить, князь иначе как бесстыжей её бы не назвал.
— Думаю, смогу, ежели ничего другого от меня не потребуется.
— Не потребуется, — сухо проговорила Прозора. — Я что могла, сделала, теперь дело за тобой.
Князь с княгиней, слегка сконфуженные, отбыли домой, а Прозора вернулась к больному, которого оставила на Неумеху.
Та как раз закончила разминать спину Любомиру и надевала на него железный панцирь.
— Иди, разомнись! — она ласково подтолкнула юношу к двери.
— Разомнись! — проворчал тот. — На перекладине, что ли, висеть?
— На ней, родимой, на ней! — кивнула Прозора, присаживаясь у «лечебного» стола; она вдруг почувствовала, что смертельно устала.
Неумеха, в отличие от нее, наоборот выглядела излишне оживленной. Наверняка она собиралась сказать хозяйке нечто, распиравшее её своей важностью. Но Прозора её ничем не поощряла, и женщина покорно молчала, лишь взволнованно потирая руки.
— Давай уж, говори, коль невтерпеж! — сжалилась та.
Неумеха взяла её руки в свои и начала тщательно разминать пальцы. Неожиданно знахарка почувствовала облегчение.
— Где ты этому научилась? — нарочито строго спросила она.
Неумеха побледнела.
— Не вели казнить, матушка! Давеча пыль вытирала, там, где твои свитки лежат, ну и…
Прозора потрепала её по голове.
— Я не сержусь. Я даже рада, что ошиблась в тебе, думала, вовсе никчемушная женщина…
И, глядя в глаза просиявшей Неумехе, добавила:
— Лечить людей — труд великий. Не всякий может брать на свои плечи чужую боль. Потому и считается, что лечить могут только мужчины…
— Но ведь ты лечишь!
— Так за то меня прозывают то ведьмой, то колдуньей… А нет-нет, горлопан находится, гнев людей против тебя направляет. Придут, да и сожгут тебя вместе с избой…
Неумеха перекрестилась.
— Пронеси, господи!
— Напугала я тебя?
— Ну ежели подумать, всякое дело может бедой обернуться… Женщины вот при родах помирают, что ж теперь, и не рожать вовсе?
— Ты будто что сказать хотела?
— Хотела, матушка… Он поддается!
— Кто, Любомир?
— Горб его поддается! Сперва такой твердый был, как булыжник. Мнешь его, мнешь — ничего! А ныне спина как бы отзывается. Мол, нравится мне это, наберитесь терпения…
— Так тебе спина и сказала?
Неумеха опустила глаза.
— Ты надо мной смеешься, а я чую, Любомиру легче стало. Только он молчит, все ещё не верит. — Она помолчала и выдохнула: — Мы ведь горб ему промерили?
— Вестимо. И что?
— А то, что его спина как бы длиннее стала, а сам горб меньше.
— Ты Любомиру об этом говорила?
— Нет.
— И помалкивай. Еще посмотрим. Хуже всего — зря обнадеживать.
— И еще, матушка-боярыня, домой я сбегаю, ребятишек покормлю.
— Сбегай. Ежели тебе трудно, ты скажи, я ведь не неволю.
Шагнувшая было к двери Неумеха застыла на месте.
— Не могу не приходить. Я давеча Пресвятой Богородице молилась, так голос мне был.
— Голос?
— Голос! И сказал он мне: отныне, Неумеха, дело твое — хвори людские лечить.
— Ой, врешь ты, девка, — улыбнулась Прозора. — Да не гоню я тебя. Беги, корми своих ребятишек. И возвращайся. Я теперь, пожалуй, без помощницы и не смогу.
— Я — мигом!
Неумеха и вправду побежала, а Прозора положила голову на руки и незаметно для себя заснула. Среди бела дня!
Наверное, в Холмы как раз спустился ненадолго языческий бог сна, потому что присевший под яблоней Любомир тоже нечаянно заснул. Скорее от усталости. Сидел себе, думал, да и провалился в сон. Совсем замучили его бабы своим лечением!
Нет, он не жалуется. Знахарка пока ни в чем его не обманула. Сказала, будет трудно. Так и есть. Обещала — будет больно. Если бы ещё поклялась, что его муки не напрасны… Не обещала. Теперь остается лишь ждать да надеяться. На чудо или на самого себя?