Рацухизация
Шрифт:
Ночью он сам напросился на охоту. Дома ничего не ест. Только пьёт и спит. И так — ещё два дня и три ночи. И — как пошептал кто. Ушли мышки. Животное-то социальное, когда две-три сотни съели — и до остальных дошло. Надо будет его по усадьбе пустить. А то у меня на конюшне постоянно шорох какой-то подозрительный.
Урожайный год, собственная молотилка и большие площади новой пахоты дали ещё один результат.
Здешние крестьяне предпочитают использовать для своих нужд ржаную солому. А по новинам традиционно сеют пшеницу. Вся солома после молотьбы остаётся у меня. Ржаную солому
И тогда… Обращаю внимание на смягчающие обстоятельства: не по собственному желанию, не корысти ради, а исключительно из любви к чистоте, порядку, рациональности и оптимальности. Проще: чтобы не пропадало.
Запустил бумагоделательное производство.
Ме-е-едленно.
Я. Делаю. Бумагу.
Современники меня не поймут. Они на бумаге живут. Едят, спят, ума-разума набираются… даже в сортир с ней ходят.
А тут… Ни в Европах, ни на Руси своей бумаги не делают — не умеют. Ближайшие ЦБК — в Самарканде и в Кордове.
И тут я! Во всём белом! И шуршащем…
Не сразу, конечно. До этого ж ещё дорасти надо!
«Расти» пришлось долго и издалека. Начнём по порядку. Как здесь говорят: «от печки».
В печке горят дрова и выделяют тепло. Кроме тепла, выделяется побочный продукт — зола. Золу сгребают и применяют. С чего, всё, собственно говоря, и началось.
Иду я ещё прошлой зимой по двору и вижу бабёнку из «кусочниц» с ведром. Топает она по дорожке, посыпает золой и рыдает.
— Что приключилось, красавица?
— У-у-у… Дядька Меньшак сказал, что я грязнуля корявая! Велел теперь всякую грязную работу делать. Вот — золы собрать да двор посыпать. У-у-у…
Ну, велел и велел. Отменять приказы своих подчинённых допустимо. Но зачем? — Только в случае крайней необходимости и явной опасности для жизни. Однако вечерком спрашиваю у Меньшака:
— Ты чего золу на подсыпку переводишь? Её ж можно с водой развести и получить щелок.
— Дык… Девать некуда. Печка-то… кажный день…
И это — правда. Стремление к чистоте и рост народонаселения в усадьбе привели к тому, что у меня баня топится каждый день. Постоянно нужно кому-то помыться, что-то постирать, просто — тёплая вода для разных нужд.
Была бы прежняя, «чёрная» печка — не получалось бы. «Чёрную» печь надо остановить, топку вычистить, помещение проветрить… А с трубой — разогрел и только подкидывай. Зола, угольки, мелкий мусор валятся вниз сквозь колосники. Вытянул короб, вывалил на кучу в пристройке, назад поставил — процесс не останавливается.
Золу просеивают, разводят с водой и получают щёлок. Которым моют, моются и стираются.
Нормальное «святорусское» крестьянское хозяйство имеет по золе сильно положительный баланс: используют только часть от получившейся. Я о критических применениях: стирке, мойке… Дорожки и песком можно посыпать.
С появлением трубных печей картинка стала меняться: дров сгорает раза в два-три меньше — крестьяне золу вёдрами каждый день уже не выкидывают, не загрязняют окружающую среду. Недостачи нет, но и сильный избыток кончился.
Другое дело — мои печки. Кирпичные — у Христодула, гончарная — у Горшени, «мазильная»… Баня у меня топится непрерывно, постоянно горячая сдвоенная печка у Домны — прокормить такую ораву…
В отличие от крестьянских хозяйств, моя индустриальная часть вотчины делает золу непрерывно и много. Выход чистой, после просеивания, золы — меньше одного процента от веса дров. Для сравнения: из ржаной соломы — впятеро больше. Но солому и скотина поест. А дровами мы только топим. Каждый день, вне зависимости от погоды, каждая моя печка даёт несколько фунтов недогоревшего мусора. Который выкидывают.
Как говаривал одни нью-йоркский миллионер:
— Хочешь разбогатеть — почаще заглядывай в мусорный бак. Хочешь сохранить состояние — делай это каждый день.
У меня тут не так интересно, как в нью-йоркском мусорном баке. Соотечественника, к примеру, пока не находил. Но — заглядываю.
Прошедшей зимой избыток золы в усадьбе не сильно бросался в глаза: шло много новосёлов, их надо было мыть, всё их — стирать. Щёлок расходился довольно быстро.
К весне «помойная» деятельность начала стихать. «Отопительный сезон» тоже закончился — остановились домовые печи. Конечно, мыться и стираться людям всё равно надо. Но у многих за зиму достаточно золы собралось, летние печи работают. Мой «индустриальный мусор» стал никому не нужен.
К концу лета возле всех моих печей образовались кучи этого продукта. Я, случайно, в одну такую кучу влез, сильно перемазался, послушал насмешки моих «мужей добрых», обиделся… Ну грязно же!
И запустил я производства поташа.
Ме-е-едленно.
В Пердуновке заработал поташный завод.
Снова — современники меня не поймут. Многие и слова-то такого не знают. Поэтому просто поверьте: поташ — рацухизма мирового масштаба!
Тут нужно делать морду шведского посла из «Иван Васильевич меняет профессию» и произносить с восторгом:
— О! Кемска волость! О! Поташ!
О крайней пользе и всемирной ценности этого продукта — я в курсе, поэтому делаем серьёзно. Не морду, конечно, а производство.
Прежде всего — радуемся. Если вас не прёт от рацухерачества — не ввязывайтесь в это дело. Рацухеризация — очень радостное занятие. Веселит дух и горячит кровь. Конечно, когда для этого всё есть.
Например, есть Гончаровка. Где уже стоят избы и амбары, течёт вода, живут люди… Назовём это — «инфраструктура».
Есть место для моей очередной рацухи. Кстати, то самое, где я когда-то перед Прокуем плясал и загадочно пел:
«И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так, Все не так, ребята!».Вот и сюда конкретно — «нетак» пришёл. В моём лице. С ошалевшем Фрицем на прицепе:
— Фриц, будем строить здесь.
— Вас?!
— Нет. Строить будем не нас, а… поташное производство.
— О! Поташ!
Всё-таки, на восторженную иноземную морду пришлось посмотреть. Что характерно, предложений типа:
— А может — кабак? Или — церковку какую?