Ради смеха, или Кадидат индустриальных наук
Шрифт:
— Не думал пока об этом. Кстати, что вы заладили: целина да целина. Нет никакой целины. Распахали мы ее, матушку. Почти тридцать лет назад. Вы ведь свой город станицей не называете?
— Ну как-то привыкли все. А потом слово хорошее — целинники.
— Хм, привыкли. Ты, наверное, не поверишь, Нина, но после института я чуть ли не со слезами поехал в совхоз.
— Это ты-то со слезами? Ни за что не поверю.
— Точно, Нина. За работу я не боялся, голова, слава богу, на плечах есть. А думаю, чем я вечерами-то после
— Ну и чем ты занимался? Не отвлекайся.
— Нинуля, я жил. Понимаешь, я жил. Мне каждый наш воробьиный шажок был в радость. Я первые четыре года в отпуск не ездил, не хотел. Боялся, а ну как я в стороне от какого-нибудь дела останусь… Стоп! — сказал сам себе Константин Васильевич и улыбнулся. — Меня в это время жена по носу щелкает, чтоб не хвастался. А я ведь не виноват. Хорошо у нас там!
— На целину агитируете? — не утерпела Оля.
— Опять двадцать пять. Да нет у нас, Оленька, целины! Нет землянок, палаток, шпаны у нас нету…
— Перевоспитали?
– Да, можно и так сказать. Ну, а кто не поддавался, тем под зад коленом — и будь здоров.
Между делом Нина Васильевна расстелила крахмальную парадную скатерть, споро, и вроде бы не выходя из комнаты, умудрилась приготовить два-три салата, наложила в глубокие тарелки соленья, нарезала сыр, колбасу и напоследок, если, конечно, не считать дразнящего мясного запаха из кухни, украсила стол двумя бутылками сухого вина. Константин Васильевич с удовольствием потер ладони и подсел к столу.
— Итак, на чем я остановился? — спросил он.
– Под зад коленом — и будь здоров, — подсказала племянница.
— Оля! — сказала Нина Васильевна.
— Да-да, так оно и было, представьте себе. И это как закон. К любому большому делу обязательно примазывается и дрянь. Но проходит время, и совсем становится ясно, что дрянь есть дрянь. Дряни делается неуютно, что ее раскусили, и она исчезает. На какую-нибудь новую стройку, где народу побольше и распознать ее, то бишь дрянь, труднее. А потом повторяется все сначала. Предлагаю тост за встречу с милыми родственниками.
— За встречу, дядя Костя!
– Красиво ты рассказываешь, Костя, — отпив глоток из фужера, сказала Нина Васильевна. — Все-то у вас гладко, все-то у вас хорошо. Неужели никаких проблем?
– Ну почему? — чуть ли не обиделся Константин Васильевич. — Есть проблемы, сколько угодно. Но, понимаешь, это наши текущие, рабочие проблемы. Построить свой завод, комплекс отгрохать, сад, наконец, разбить, чтобы спекулянты не драли с нас три шкуры…
Дядя Костя, а у вас молодежь хиппует?
— Что, что?
— Молодежь, спрашиваю, хиппует? Ну, когда у парней патлы до плеч, носят всякую рвань, музыка у них своя, кумиры иностранные.
Константин Васильевич откинулся
— Интересное словечко, хиппует. Мы-то думаем, они за модой следят, а они, получается, хиппуют. Честно скажу, проклевываются кое-где. Немного, но есть. Не то что в городе. Представь, Нинуля, иду я сейчас от гостиницы…
— Родни, что ли, нет, опять гостиница! — посетовала Нина Васильевна.
— Не перебивай! Иду мимо тысячи окон, мимо ста балконов — и что я слышу из комнат? Ну хоть бы кто по-нашему, по-русски, песню пропел. А то все по-английски, по-французски и черт те знает по-каковски блажат! Стыд-то какой! Наши песни весь мир ценит, композиторы у нас величайшие, деды да бабки какое чудо для нас сохранили… А мы все это по боку и признаем только иностранное. Скажи, Оля, прав я?
— Как сказать…
— Скажи, как есть. Ну, например, когда ты сама в компании песни пела?
— Признаться, давненько, — после раздумья сказала Оля. — Да и де принято как-то сейчас. У всех магнитофоны, стереофоны, кассеты всякие, пластинки… Слушаем, танцуем — все равно ведь лучше не споем.
Да, все так. И все эти вечеринки, подумала Оля, как близнецы. Дамы и кавалеры курят без продыха, ревет и стонет музыка, из разговоров слышны одни междометия, танцуют все скопом, а под конец бала какой-нибудь потный ухажер норовит уединиться с партнершей хотя бы на балконе. Как-то на Новый год Оля пришла в компанию в маскарадном костюме. И весь вечер просидела как на еже, ловя удивленные взгляды. Да что удивленные! Смотрели глазами, будто в треугольнике увидели два тупых угла. Неужели поотшибало у всех хороший вкус к развлечениям? Мысли Оли прервал голос Константина Васильевича:
— Если б ты знала, какая певунья твоя мама.
— Мама?! Шутите, дядя Костя. Мама, это правда?
– Была певуньей, дочка, была.
— Ну и дела! — протянул Константин Васильевич. — В голове не укладывается. Знаешь, Оля, за что раньше невест любили? За косы длинные, за голос певучий, за трудолюбие. Ну еще за что?
– За скромность девичью, — подсказала Нина Васильевна.
— Верно, скромность в большом почете была, — согласился гость.
— А сейчас все наоборот, — складывая в стопку тарелки, проговорила Оля.
– К сожалению. Косы — долой и чем раньше — тем лучше, голоса у курящих женщин, что им в пору медведей в мультфильмах играть, ну а трудолюбия еле-еле от получки до аванса хватает.
– Дядя Костя, а про скромность?
– Не берусь судить. Это от воспитания, от культуры человека зависит.
Константин Васильевич подошел к окну, привлеченный громоподобным тарахтеньем мотоцикла. Какой-то парубок в красном шлеме что есть мочи гонял его по двору, уверенный, что сбившиеся на балконах пешеходы вскидывают руки лишь для того, чтобы поприветствовать его, Федю, в самый разгар переходного возраста.