Ради тебя одной
Шрифт:
Ефим, прервав беседу, позвонил сам, не прибегая к услугам Марины Ивановны.
– Егор, – сказал он, когда на том конце провода сняли трубку. – Не сочти за труд: подойди к моему сараю и осмотри входную дверь мастерской. Потом позвони мне. Да, ты утром никого на моей даче не видел?
Ему что-то ответили. Потом Береславский довольно долго ждал, пока неведомый Ивлиеву и Орлову Егор вернется к телефону.
– Понял, – наконец ответил невидимому собеседнику Береславский. – Спасибо. – И повесил трубку. – Серега побывал на даче, – сообщил он окружающим. –
– Зачем ему взламывать замок? – удивился Ивлиев.
– Теперь он с винтовкой, – объяснил Ефим. – А Глинский – почти покойник.
– Ты «В-94» на даче хранил? – ужаснулся старик, уже наслышанный об их приключениях.
– А что мне ее, в офис, что ли, везти? – огрызнулся тот.
– Что собираешься делать? – спросил Орлов.
– Я еду к нему. К Глинскому то есть.
– Когда? – Это уже дед интересуется.
– Сейчас. Чаю выпью и поеду. Все равно я его обгоню.
– Я с тобой, – сказал Ивлиев.
– Извини, Василий Федорович. Здесь нужен только я. Глинский – человек непростой. И Серега тоже. Я все постараюсь уладить.
– Смотри сам на пулю не нарвись, – обиженно сказал старик.
– Постараюсь, – повторил Ефим.
Компания разошлась, прямо скажем, невеселая. Ну да что теперь поделать?
Не прошло и часа, как нос заряженной «аудюхи» Береславского уже смотрел на восток. А тем, кто его любил, снова оставалось только ждать и надеяться на лучшее.
31. Велегуров
Москва, Урал
Я очнулся ранним утром. По больничному запаху понял – в госпитале. А по тени охранника за полупрозрачной дверью одиночной палаты сделал выводы: либо я чего-то сделал, либо со мной чего-то сделали.
И тут я все вспомнил.
Не смог сдержаться, застонал. Дверь тут же открылась, вошел сначала боец, потом – красивая девушка, видимо, медсестра.
– Что-нибудь болит, Сергей Григорьевич? – спросила девушка.
– Ничего, – ответил я.
– Не стесняйтесь, вызывайте, если нужно. – Она показала на красную кнопку вызова на стенке у кровати, под моей левой рукой. – Я ваш лечащий врач, и ничего от меня не таите, хорошо? – улыбнулась она.
Я не ответил. Меня сейчас не интересовали ни девушки, ни лечащие врачи. Я вдруг отчетливо понял, что Альку никогда больше не увижу. Смысл простого слова «никогда» вошел в мой мозг как ледяной штык.
Не знаю, почему я это понял. Может, потому, что меня о ней не спрашивают. И мне о ней не рассказывают. Может, потому, что мой сотовый, аккуратно выложенный на прикроватную тумбочку, ни разу не звонил – я уже проверил протокол неполученных сообщений.
Нет больше Альки. И к этому мне придется привыкать.
Я понял, что она не вернется, еще вечером, в «Зеленой змее». Даже ее звонок не снял ужас исчезновения. Я ждал, с каждой минутой ощущая, как пульс, стучащий в моем виске, делался все сильнее и громче, кувалдой разбивая смертельно уставший мозг.
Потом меня кто-то окликнул – по-моему, вернувшийся
Я твердо знаю – Альку не вернуть. А значит, все остальное теряло смысл. Кроме одного – ее у меня кто-то отнял. И я видел огромный смысл в том, что этот «кто-то» скоро умрет.
Я полежал еще немного. Потом отпросился в туалет, оделся и, поддерживаемый за руку охранником, пошел в уборную. Это все-таки была не тюрьма: решетки на окнах отсутствовали. Они были просто закрыты на щеколды и по зимнему времени проложены ватой, чтобы не дуло.
Я легко открыл окно, и охранник, деликатно оставшийся в коридоре, меня больше не увидел. Спуск с четвертого этажа не был особо рискованным – говорю же, это был госпиталь, а не тюрьма.
За забором поймал машину, на оставшиеся в кармане деньги меня добросили до моей «девятки».
Меж тем рассвело, и у солидных людей начался трудовой день.
Я очень быстро навел все необходимые справки. Аля звонила мне по телефону Николая Мефодьевича Глинского, важного уральского купца. Не знаю, как ей это удалось, но она дала мне след.
Потом я нашел саму Алю: она была в ногинском морге. Знакомый Вовчика, им уже предупрежденный, провел меня внутрь. Тело мне не показали, зато показали записи, сделанные патологоанатомом. У нее не оказалось прижизненных повреждений, кроме страшной травмы затылка, от которой и наступила смерть. Отдельным пунктом было указано, что перед смертью Аленька не была изнасилована.
Местный сыскарь сказал мне, что у них вызвали подозрения оборванный подол бархатной юбки и отсутствие на погибшей туфель и теплой одежды. Поэтому и провели допэкспертизу, при автопроисшествиях обычно ненужную.
…Эту юбку я ей подарил. И я настоял на том, чтобы она была бархатной – мягко, нежно и торжественно. Оказалось, оторванным куском ткани она обматывала ногу, потеряв туфлю.
Сыскари не ограничились автоверсией, по горячим следам отработали все. Но уголовное дело по похищению заводить не стали: четверо свидетелей видели, как Аля сама входила в здание пансионата, где жил Глинский, и сама выходила из него. Я своими глазами прочитал слова охранника о том, что такого скоростного секса тот еще не видел: Аля была в номере буквально три минуты. Если останусь жив, надо будет его найти и сломать руку. Или, лучше, вырвать язык.
– Ты тоже считаешь, что это был несчастный случай? – спросил я у сыскаря.
– Похоже на то, – подумав, сказал он. – У нее ничего не взяли. С ней ничего не сделали. У них вышла какая-то ошибка. А под машину попала… Как говорится, обходи автобус сзади, а трамвай – спереди.
– Получается, никто не виноват?
– Получается так, – вздохнул мент. – Извини.
«Человек умер, и никто не виноват, – задумался я. – Нет, так не бывает. Я найду и накажу виновных». Но говорить об этом менту, пусть и хорошему знакомому Вовчика, не стал. Просто поблагодарил, попрощался и вышел на свежий воздух.