Ради тебя
Шрифт:
Джерк охнул, согнулся в три погибели, хватаясь за физиономию - наверное, больше от неожиданности, чем от боли. Впрочем, Тильде не до его чувств было. Она, споткнувшись, к камину шарахнулась, схватилась за остатки полки и...
Доктора бурно вывернуло полуденным чаем и крохотными бутербродиками, которые так ловко готовила Айда.
– Прости, - пробормотала Арьере, утираясь платком.
– Я не знаю...
Тиль замолчала, понятия не имея, что дальше говорить. Так стыдно... Да никогда ей так стыдно не было! Даже когда наставницы заставляли перед всем классом на одной ноге стоять[1].
– Э-э... Н-да, - озадаченно протянул Джерк, растирая могучую шею.
– Ну всякое бывало, чё уж там. И по морде получать доводилось. Но чтоб вот так!..
– Извини, - выдавила Тильда.
Хотела было по привычке добавить: «Дело вовсе не в вас» - но промолчала, решив, что светская вежливость в данный момент ей на руку не сыграет.
– Видать, я на самом деле чего-то не понял. Или не так хорош, как думалось?
Арьере прикусила губу, утрамбовывая воспитание на дно души. Пожалуй, замечание: «Ну что вы, что вы! Всё было просто великолепно!» - сейчас тоже было лишним.
– У тебя кровь идёт, - промямлила Тильда, - прости, но мой платок... В общем, я не могу его дать.
– Да пёс с ними и с платком, и с кровью, - ни с того ни с сего гоготнул Доусен.
– Это вроде как я прощения просить должен. Ну, не додумал, бывает. Мы-то как привыкли? Ломается дамочка, цену себе набивает, мол: «Я не такая, я верная». А ты, значит, вот так, да?
– Ну, какая есть.
– Сердишься?
– помолчав и в волю в затылке начесавшись, осторожно спросил Джерк.
– Сержусь, - согласилась Тиль.
– Я мерзавец?
– Не стану спорить.
– Подлец?
– Согласна.
– Козёл?
– Ещё какой!
– Мир?
Тильда помедлила, рассматривая носки своих башмаков, залепленные уже подсыхающей землёй, и кивнула.
– Ну вот и ладушки, - согласился Доусен, шагнул и облапал доктора, прижав её голову к своему плечу.
– Дружба?
– Ты совсем не знаешь, что такое личное пространство?
– придушенно пискнула Арьере, барахтаясь в медвежьих объятьях.
– Ну и несёт же от тебя, - вместо ответа заявил колонист, - хуже, чем в конюшнях старухи. А теперь рассказывай, что у тебя стряслось? Только давай без своих вывертов. Видно ж, ходишь, будто перевёрнутая.
Тиль уже и рот открыла, правда, не до конца понимая, чего хочет: действительно рассказать или послать чересчур назойливого нахала в Ночь. Но вот вместо слов почему-то хлынули слёзы. Впрочем, может, и не они это были, а напряжение, боязнь не справиться, не суметь всё исправить, совершенно звериный ужас перед чахоткой, одуряющий страх того, что случится завтра. Или вечером. Или через час.
Арьере судорожно всхлипывала, утирая нос о плечо колониста, он покачивал Тиль, намурлыкивая, кажется, колыбельную. И рёбра корсета уже не так давили на бока, кровь в висках стучала всё медленнее, а каменная неровность под монограммой Крайтов, вырезанной над каминной полкой, всё больше походила на цветок жасмина.
[1] Распространённое наказание в учебных учреждениях. Девочек заставляли поджимать одну ногу (так легче удержать равновесие), мальчиков - держать колено на уровне ремня.
15 глава
Что делает обыкновенный, абсолютно нормальный человек, совершенно неожиданно для себя натыкающийся ночью в собственном саду на ведьму? Ну ладно, не ночью, а в плотных таких сумерках, густо зачернённых тенями от деревьев, кустов и довольно высокой ограды. И не совсем в саду, а почти у задней двери, ведущей в кухню. Суть-то от таких деталей не меняется.
Вот и Тиль завизжала, насколько лёгких хватило, да ещё с такой экспрессией, что где-то далеко, едва слышно, но проникновенно-испуганно взвыла собака.
Кошмарная же старуха никак не отреагировала. Стояла себе, согнувшись едва не в пояс, акульим плавником выставив горб, опиралась на сучковатую палку. Точно в этом самый момент из детской страшилки воплотилась: маленькая, будто усохшая голова обмотана то ли рваным платком, то ли рваным тюрбаном, а из-под него крючковатый, хищный какой-то нос торчал. И подбородок тоже крючковатый с бородавкой и тремя жёсткими волосинами, смахивающими на щетину - Тильда, несмотря на темноту, чётко рассмотрела: их именно три. Но страшнее всего выглядели руки бабки, крепко вцепившиеся в палку - точь-в-точь лапы мёртвой курицы, даже когти такие же.
– Ну, всё? Или ещё чуток потрубишь?
– спокойно поинтересовалась ведьма, когда лёгкие Тиль опустели и она, судорожно хлюпнув носом, втянула воздух для нового вопля.
Почему-то орать расхотелось сразу и начисто.
– Вы кто?
– просипела Арьере - горло драло, как при простуде, да ещё и во рту с испугу пересохло, стало противно-кисло.
– Можешь меня Бабкой звать. Или Ру. А если и так не по вкусу, то мистрис Лаурдан - мне всё едино, - голос у старухи оказался тоже совершенно ведьмовской, надтреснутый, каркающий и будто царапающий уши.
– Мистрис?
– глупо переспросила Тиль.
Вежливое обращение да ещё и вкупе со звучной фамилией Лаурдан никак не желали сочетаться с неухоженной и откровенно жуткой старухой.
– А что ты думала?
– равнодушно отозвалась эта самая мистрис.
– Меня дуб родил или из почки вылезла? Или, может, из тины болотной? И мы когда-то жили, как все люди живут. Только тебе до меня дела нету.
– И верно, - не слишком вежливо согласилась Арьере, потихоньку в себя приходя.
– Лучше скажите, что вам здесь потребовалось?
– Мне-то?
– на удивление мерзко хихикнула старушенция.
– Ничего мне от тебя не надобно. А вот тебе от меня... Согласись, это хороший вопрос. Да ладно, нечего брови супить. Айда меня кликнула, чтоб я на молодого господина глянула.
– Зачем?
– снова перепугалась Тиль, поспешно обшарила взглядом тёмные окна и не сообразила, где спальня Крайта.
Арьере подхватила юбки, чтоб в дом бежать, да старуха не дала, едва заметно подвинулась, но каким-то чудом всю дорожку заняла - не враз и мимо пройдёшь.