Ради жизни на земле (сборник)
Шрифт:
Назавтра медведевцы были во Львове. Старик Войчеховский тепло встретил их.
— Милости прошу! Друзья моего сына — мои друзья. Живите у меня, сколько надо, и можете рассчитывать на мою помощь.
За столом старик, как-то просветлев и словно даже помолодев, сказал:
— А какой сегодня день-то, друзья, — особенный день. Ленинский. Двадцать первое — день памяти товарища Ленина.
И это окончательно убедило разведчиков в том, что Войчеховский — человек надежный. Вот только квартира у него крайне неподходящая, тесная. Решили срочно подыскивать другое пристанище: старик был портным, и с самого
Но поиски новой квартиры не давали результата. По адресам, полученным в отряде, многие уже не проживали — выехали еще до оккупации или погибли. А попадались и такие, кто сотрудничал с гитлеровцами.
Помог случай. Шел Степан по Лычаковской улице, задумчиво перебирал в памяти львовян, знакомых по довоенному времени. Из-за угла стремительно вышел мужчина и столкнулся с Пастуховым.
— Извините!
— Прошу прощения… Руденко?!
— Пастухов?
Крепко пожали друг другу руки. Давненько не виделись старые товарищи. Впрочем, по времени, может быть, и не так давно, а по событиям — целая вечность прошла после того, как инженер-строитель Пастухов работал вместе с инженером-дорожником Руденко. Кто он сейчас? А главное — с кем?
— Какими судьбами во Львове, Степан Петрович?
— Да мы тут вдвоем с товарищем. В Ровно работали в военно-строительной конторе, теперь вот контора во Львов эвакуировалась. Ну и мы тоже. А ты?
— Я что? Я кассир. Деньги считаю. Марки, пока они еще в ходу.
— Пока? А потом? — прощупывал знакомого Пастухов.
— Потом видно будет, — с хитринкой глянул Руденко и отрезал: — Да ты не темни, Степан. Ведь вижу, дело у тебя ко мне, а сомневаешься, крутишь.
«Нет, не тот это человек, который может быть провокатором», — подумал Пастухов и рискнул:
— Ладно, не буду крутить. Ни в какой я не в конторе. И не двое нас во Львове, а значительно больше.
И сказал о главном: нужны квартиры. Надежные люди тоже нужны. Руденко подумал минуту. Оживился:
— А что, если познакомлю я тебя, Степан, с моими жильцами Василием и Юлианом Дзямба? Братья ненавидят фашистов, люди честные, по-моему, подойдут для вас. А квартира, что ж, понравится — можете жить у меня.
Вечером медведевцы пришли к Руденко. Василий и Юлиан оказались молодыми парнями и сразу понравились разведчикам. Но, не поддаваясь первому впечатлению, Пастухов долго еще задавал им будто бы ничего не значащие вопросы, а о себе и Кобеляцком сказал с усмешкой, загадочно: «Мы-то кто? Мы могильщики. Бьем да хороним — вот и вся работа».
В конце концов разговор среди пятерых пошел душевнее, откровеннее. Руденко дал разведчикам с десяток квартир, на хозяев которых можно положиться. А Василий Дзямба предложил:
— Есть у меня на примете отличный парень с обеспеченной квартирой. Владимир Панчак.
— Что значит «обеспеченная» квартира? — спросил Кобеляцкий.
— Ну, в общем, такая, какую вы ищете. Живет хлопец один, никого посторонних. Ход отдельный, из кухни — выход на чердак. Лестница основного хода деревянная, скрипучая. Так что если кто идет…
Владимир Панчак, или, как звали его знакомые, Дзюник Панчак, жил в самом центре города, по улице Николая, дом 23. В трех кварталах — отделение гестапо, рядом — дома, где живут германские офицеры.
Степан Петрович хранит, как память, потрепанный солдатский календарь за 1944 год.
13 февраля. Это число заштриховано синим карандашом. Рядом — загадочное: «Фараон». Попади книжка в руки гестаповцев — вряд ли что-нибудь подскажет им этот «фараон». А для чекиста Пастухова календарь был его дневником, по которому он после войны отчитывался в Москве.
Итак, 13-е… Начался этот день с приятной новости, вычитанной из местной газетенки, издаваемой оккупантами на украинском языке.
«9 февраля 1944 года, — писала газета, — вице-губернатор д-р Отто Бауэр, шеф правительства дистрикта Галиция, пал жертвой большевистского нападения. Вместе с ним умер его ближайший сотрудник, испытанный и заслуженный начальник канцелярии президиума губернаторства дистрикта Галиция герихтсрат д-р Гейнрих Шнайдер. Они погибли за фюрера и империю».
Медведевцы уже несколько дней ждали это запоздалое сообщение. С неделю назад, проходя мимо театра, они увидели остановившийся у подъезда серый «фиат». Офицер, сидевший рядом с шофером, вышел, небрежно хлопнув дверцей машины, и направился в театр. Разведчики невольно остановились: так поразил их этот офицер. Оба узнали в нем Николая Кузнецова.
Ну, теперь жди больших дел! И действительно, уже через три дня во Львове только и разговору было, что об убийстве неизвестным гауптманом среди бела дня вице-губернатора Галиции и его начальника канцелярии. Это был «почерк» разведчика Николая Ивановича Кузнецова.
Да, начался день 13 февраля с приятного. А закончился по-иному. Хозяин квартиры, придя вечером домой, с тревогой сообщил, что видел в городе Григория Коваля. Он не то бандеровец, не то мельниковец, но в общем порядочная сволочь. Такой, чтобы выслужиться перед фашистами, может любого продать, не задумываясь. Тем более, что он в чем-то провинился перед немцами и теперь из шкуры лезет, чтобы выслужиться перед ними.
Хлопцы «атамана» Мельника, подобно бандеровцам, — махровые националисты и антисоветчики. Но хотя «батьки» между собой в постоянной грызне за лучшую кость с фашистского стола, и те и другие служат Гитлеру верой и правдой.
— Ну и что? — спросил Кобеляцкий. — Мало всякой нечисти во Львове?!
— Да понимаете, — заволновался Панчак, — Коваль меня хорошо знает и, когда бывает во Львове, хотя я и не приглашаю, приходит ко мне ночевать.
— Нда-а, — хмуро протянул Пастухов. — Такая компания нас не устраивает. Он что, этот твой Коваль, и сегодня может прийти?
Дзюник молча кивнул.
— А ну, давай, Дзюня, оборудуй стол! — распорядился Пастухов. — Чтобы было похоже на пьянку.
Все трое заметались по квартире, и через минуту на столе стояли бутылки, стаканы, немудрящая закуска, а в углу на стуле наигрывал патефон.
Панчак не ошибся. Едва закончились приготовления, как в дверь постучали. Хозяин открыл:
— A-а, это ты, Грыць? Ну проходь.
— Добрый вэчир, — сказал с порога коренастый парень в шикарном пальто и котиковой шапке. — А цэ хто у тэбэ? — он неприязненно смотрел на медведевцев и продолжал стоять у дверей, будто раздумывал, входить или, может быть, повернуть назад.