Радио Хоспис
Шрифт:
– Черт!
– Что случилось? – обеспокоенно спросил из темноты Скальпель.
– Не знаю. Подожди.
Снова уперся плечом в стену, на этот раз повернул кронштейн сначала вправо, потом влево, потом вернул в прежнее положение. Внизу, под полом, глухо загудело. Алиса тихо охнула.
– Спокойно, – предупредил Стас, – так должно быть.
Часть стены начала уходить внутрь, и в образовавшуюся щель хлынул тусклый желтый свет. Щель расширялась до тех пор, пока не открылся достаточный проход, за которым была видна верхняя площадка винтовой чугунной лестницы, уходящей спиралями в выложенную кирпичом шахту. Свет шел снизу, он включался автоматически, тем же механизмом, который открывал потайную дверь.
– Давайте вниз, быстрее.
Анатоль Бекчетов устроил эту секретную лабораторию
Нынешняя Стена в то время была всего лишь вспомогательной, а главная проходила в двадцати километрах дальше. Но все знали, что это временная мера, предпринятая для того, чтобы возвести действительно надежные защитные сооружения здесь. Там, на дальней границе, война и не думала прекращаться, но на этот раз люди не воевали против людей, сама природа Земли восстала против кровопролития и братоубийства, она изменилась, изменила себя для того, чтобы уничтожать людей. Стас знал о том, что происходит на границе, из рассказов Скальпеля. Он руководил одним из полевых госпиталей. Сам Стас отказался участвовать в защите границы, хотя ему и настоятельно предлагали во время постановки на учет. И все же он отказался. С него хватило войны, хватило по горло, хватило на долгие годы, если не навсегда. Так же поступили и Шрам с Бруно. Арчи они тогда еще не знали. Стас уже перебрался в город и звал к себе отца, но тот отказывался покидать этот особняк. Он купил его еще до войны, когда Стас был на первом курсе. Однако в силу того, что криминальная обстановка послевоенного времени была похожа на погоню мышей за лисицей, проникшей в чужой курятник (немногие знаменитости послевоенного сыска вроде Айка Моралеса были не в состоянии самостоятельно исправить положение), Анатоль Бекчетов решился на постройку этой лаборатории. По сути, она же была и тайником, где, помимо всего прочего, хранились семейные драгоценности (довольно быстро, впрочем, истаявшие в голодные послевоенные годы), особенно дорогая часть библиотеки и кое-какие деньги. Также в случае опасности хозяин мог и сам скрыться в подвале на какое-то время. Тогда здесь хранился небольшой запас еды, в основном солонина, консервы и сухофрукты. Осталось ли от них что-то, и если да, то можно ли их еще употреблять в пищу, Стас не знал.
Они спустились по винтовой лестнице. На последней спирали Стас повернул рычаг в кирпичной кладке, и потайная дверь с громким скрипом закрылась.
Лаборатория состояла из трех помещений: большой полукруглой комнаты, в которой они оказались, заставленной столами с ретортами, колбами и прочим оборудованием, необходимым для отцовских опытов, собственно кабинета Анатоля Бекчетова и холодной кладовой для продуктов. Стас участвовал в строительстве, насколько мог в силу занятости, потому неплохо знал, как здесь все устроено. Электричества хватит на сутки, оно работало от дизельного генератора, вделанного прямо в стену. Возможно, оставались запасы солярки, стоило поискать…
Шрам выдвинул стул, подставил Алисе. Та опустилась почти без сил. Все они устали, были на пределе. Слишком много произошло, слишком многое от них потребовалось.
– Надо отдохнуть, – сказал Стас.
– А что потом? – глухо спросил Скальпель. Он стоял, опираясь на спинку стула Алисы, смотрел в пол.
– Я не знаю, – честно признался Стас. – Отдохнем, потом подумаем, как быть.
– Это из-за меня, – Скальп покачал головой, с силой провел ладонью по лицу, – из-за меня застрелили Бруно, из-за меня вы все здесь, и еще твои ребята… Неизвестно, что с ними, и это все тоже из-за меня.
– Скальп…
– Это правда! Сыворотка… Мне никто не приказывал ее делать, я сам вызвался. Показалось, что это интересная работа, хороший шаг для ученого, понимаешь? Это было интересно и выгодно, в плане карьеры выгодно.
– Скальп! – Шрам подошел к другу, обнял его за плечо. – Ты не мог знать, как все обернется, ты просто делал то, что должен был. А Бруно погиб не из-за твоей сыворотки, не она его убила. Он просто был твоим другом, и он прикрыл тебя так же, как ты бы прикрыл его. Как мы прикроем тебя, если придется, потому что знаем, ты подставишься вместо нас, не задумываясь. Стас прав, надо отдохнуть. Сейчас мы ничего путного не придумаем. И не надо себя изводить.
– Надо вас покормить, – устало проговорила Алиса, – я взяла с собой немного продуктов.
– Где-то должен быть примус, – проговорил Стас, оглядываясь. Вспомнил, подошел к стенной нише. Плоский примус стоял на нижней полке, рядом с банкой керосина.
Арчи подошел, взял примус. Обернулся к Алисе:
– Где ваши продукты? Я займусь едой. – Алиса хотела что-то возразить, но Арчи покачал головой и сказал: – Мне так проще, нужно чем-то заняться, чтобы в голову не лезли мысли. Вы не волнуйтесь, Алиса, я неплохой повар, клянусь…
Стас тяжело огляделся. Посмотрел на друзей, на дверь, ведущую в кабинет отца. Поднял руки ладонями вверх, незнакомые, грубые. Заметил полосу засохшей крови и медленно, с силой начал тереть одну ладонь о другую.
Осколки жизни. Город, оставленный жителями перед наступлением. Еще не тронутые бомбежкой и артобстрелами улицы, стены домов без выщербленных подписей уличных боев, оконные стекла отражают небо, все как всегда, только людей нет. Обреченность слышится в каждом шаге по безлюдной мостовой, и снежная пыль – это только пыль.
Скальп в пальто с темными пятнами от крови Бруно сидит на вращающемся стуле. Взгляд пустой, взгляд солдата, которому больше некуда отступать, а сил на наступление нет, да и неоткуда им взяться. Врач, который взялся за оружие, которого вынудили взяться. Мелькнула страшная мысль, что, если наступают времена, когда врачи берутся за оружие, значит, время любой надежды, даже самой незначительной, вышло… А то, что грядет, пугает даже таких старых солдат, как сам Стас… Алиса сидит у стола, положила голову на руки, она устала. Бедняга, словно саженец, вырванный из земли, она бы и рада найти себе новое место, но есть ли еще места, где сажают новые рощи, ведь роща – это надежда на завтрашний день, на время, которое нужно для того, чтобы успеть протянуть ветви к солнцу… Иногда Алиса приподнимает голову и смотрит на Готфрида. Шрам, дружище Шрам, наивный и слегка не от мира сего, так и не выросший, в отличие от них всех, из гардемаринского бушлата. В его взгляде есть надежда, но это надежда без уверенности, надежда на то, что случится нечто, случится само собой и все изменится, все будет хорошо… Это надежда на чудо, а Стас давно перестал доверять чудесам. Арчи ссутулился у углового стола, открывает консервные банки, на сковороде уже начинает потрескивать масло. Арчи прагматик, он живет этим моментом, этой необходимостью. Есть дело – хорошо, есть чем занять руки и голову, а потом – потом будет видно. Но и на его одежде, и на одежде Андрея кровь друга, сожженного в саркофаге умершей машины. Так что там может быть потом? Не важно, даже если и будет это потом, и даже если оно будет выглядеть так, как выглядело до всей это катастрофы, на самом деле все будет совсем иначе. Будет не так… Люди не вернутся в эти руины, они будут искать что-то новое. Надежду? Их можно понять, никто не желает возвращаться туда, где умирала надежда…
Я хотел бы знать, подумал Стас, дадут ли нам передышку? Дадут ли нам хотя бы намек на то, что наша война, ворвавшаяся на плац перед мореходным училищем тысячу лет назад, сломавшая наши жизни, укравшая наши юности, забившая пылью забвения имена друзей на могильных камнях, эта война однажды закончится? О многом ли я прошу в эту минуту, Господи? Счастья? Нет я не прошу счастья. Только веры. Ведь, Господи, мы бились за завтрашний день на Твоей земле, мы умащивали ее собственной кровью и слезами, так пусть он будет, Господи. Пусть настанет этот завтрашний день, а со счастьем мы как-нибудь сами разберемся. Пусть не все мы, пусть только один из нас, мы заслужили это, заслужили, чтобы один из нас был счастлив… Это и есть надежда, Господи.
Стас тоже устал, руки дрожали, голова гудела, болели глаза, но он не мог заставить себя даже сесть. Бруно прав, надо что-то делать, надо как-то забить этот момент, завалить его, как заваливают двери рассеянные группы защитников, удерживающие уже даже не рубежи, а одно-два здания. Завалить двери, оттянуть момент последней стычки лицом к лицу, дать время остыть раскаленному стволу автомата, пересчитать пули, пересчитать друзей. Вспомнить имена тех, кого не досчитался. Надо найти ребятам одежду, подумал Стас, они все в крови, надо найти, во что им переодеться. Да, надо…