Радиус поражения
Шрифт:
– Фу, напугал! Чуть сердце не лопнуло! Нельзя же так – вдруг бы бутылку уронил! Антоша, а ты чего это тут делаешь?
– Остался без работы – теперь скрываюсь от глаз людских, чтобы не нарваться на новую, – откровенно ответил Тоха.
– Ох и молодежь пошла! Сплошь бездельники! Ну, ты хоть честный…
– Господин артиллерист, а что это у вас в бутылке?
– А ты как думаешь?
– Водка?
– Где ж я тебе здесь водку достану?! Дерьмократы ваши, конечно, много чего набедокурить успели, но до винно-водочных магазинов или питейных заведений на территории режимных объектов еще не дошли. Хотя где-то рядом уже находятся… Спирт это разведенный. Нычку нашел. Там еще в мои годы вечно бухло прятали, ну и сейчас пользуются – традиция не умерла.
– Понятно… Значит, тайком от коллектива предаетесь алкогольному пороку…
– Ну… Давай так: я забуду, что ты здесь уклонялся от службы, а ты забудешь, что я здесь иногда накатываю по чуть-чуть. И вообще – в моем возрасте это только на благо: кровь разжижает. Давно бы слабоумным стал, не принимая по несколько капель с утра.
– То-то я понять не мог, почему
– Но-но! Поостри тут у меня! Ствол разношен, Синельников забыл, с какой стороны к орудию подходить, а может, и вообще не помнил, да и погода дрянь. При таком раскладе отстрелялись неплохо.
Старик из каких-то личных тайников извлек четвертинку черного хлеба, надкушенный огурец и стальную рюмку. Налил, лихо опрокинул, занюхал, аппетитно хрустнул огурчиком, щедро предложил:
– Накатишь?
Тоха неожиданно для самого себя ответил отрицательно: не тянуло его пить с этим стариканом – фальшивый он какой-то, неправильный, будто актер вторых ролей в провинциальном театре:
– Нет. Не пью я.
– Вообще? Сектант, что ли?
– Закодировался.
– А кодировал, стало быть, кузнец?
Тоху столь странный вопрос озадачил. Прочитав на его лице следы замешательства, Егорыч поспешил добавить неясности:
– Если на второй день кодировка не слетела, то это значит у кузнеца кодировался – без вариантов.
– Что за кузнец? – не понял Тоха. – Доктор такой?
– Да нет, не доктор – простой кузнец. Сельский. Малоизвестный. Не любят пациенты о нем вспоминать. А без рекламы кто о нем узнает? Я вот случайно услышал. У меня сосед закодированный у него был. Раньше был первым хроником поселка – чертей уже даже не боялся: привык к ним, выгуливал их, будто собачонок комнатных. Дома у него тараканы от голода мерли да жена выла от тоски. Вот она его и закодировала. С тех пор ни капли в рот не берет. И денег у него теперь гора – баню вон в три этажа себе строил. Супруга, когда все достало, начала его по разным докторам возить. Те соседа и гипнозом кодировали, и иглами кололи – ни в какую. Утром закодируют, а уже вечером он под забором валяется – вонючий и счастливый. Когда ей посоветовали кузнеца как последнее средство, она и раздумывать не стала. Привезла его на окраину городка нашего, в ремцех. А там и кузня стоит на отшибе. Денег заплатила, и кузнец ее выгнал, чтобы не узнала секретов его знахарства. Бабам это видеть, мол, не положено. И дверь за ней прикрыл. А сосед мой давай пальцы гнуть: «Меня академики кодировали, доктора наук кодировали: никто не закодировал! И ты, быдло черномордое, не закодируешь! Этим же вечером напьюсь как свинья!» Сосед мой мужичок плюгавенький, а кузнец как раз наоборот – в баскетбол бы ему играть: на корзину сверху вниз смотреть может. А в плечах такой ширины, что в деревенском нужнике даже по диагонали не помещается. Взял этот богатырь моего соседушку, стянул с него штаны, пригнул к наковальне, и сыграл с ним в петушка – опозорил как мужика. А потом дверь открыл и пинка ему дал хорошего под зад, в спину сказав: «Хоть каплю в рот возьмешь – всему городу расскажу!» Вот такие дела… И ты знаешь – с тех пор не пьет мой сосед. Вообще не пьет. Помогло.
– Не любите вы своего соседа, – догадался Тоха.
– А за что мне этого недоумка любить? Весь двор мне закрыл своими стройками – как в колодце жить пришлось. Раз уж ты у нас закодирован, то я себе наливаю.
– Вам бы тоже к кузнецу сходить. И без пьяных артиллеристов из этой пушки мажут.
– Антоша, тебе, как штатскому оболтусу, такое говорить простительно. У нас тут артиллеристов полтора человека: я да Онищенко. А знаешь, какая команда должна обеспечивать такие стрельбы? Да там народ сотнями задействован. У немцев их сверхмощную «Дору» тысячи обслуживали – сорок с лишним вагонов с народом на одно-единственное орудие. А с другой стороны тысячи противников занимаются контрбатарейной борьбой. Пушка выстрелила – все: враг засек деятельность артиллерии. За десять минут из вот этой красотки при подготовленном расчете можно выпустить полтора десятка снарядов. Это максимум. И все – никто не даст ей резвиться больше. Время жизни батареи в бою – несколько минут. А ты представляешь, сколько труда в такое орудие вложено? Его ведь годами с нуля создавали – куча новых решений плюс модернизация старых. Знаешь, сколько стоит то, в чем мы сейчас сидим? А выстрел один сколько стоит? Деньги бешеные! И таких систем было создано несколько сотен. И смысл? Нигде в бою они не применялись. Это если не считать Афганистана. Но там они себя никак не показали – что были, что нет. Не вписались в ту войну никаким боком. Да и как впишешься: ведь все артиллерийские задачи легко решаются артиллерией калибра до ста пятидесяти миллиметров. И при этом дешевле выходит и скорострельнее, плюс повыше мобильность. А если надо куда подальше и посильнее заряд доставить, то имеются ракеты. А ракеты бывают разные, в том числе и высокоточные. Установка выпускает ее – и тут же делает ноги: поймать трудно, а попадание почти гарантированное. А нашу точность ты сегодня видел – одним снарядом не обойтись. Да, обстановка не ахти была, но все же некрасиво получилось. Если говорить о спецбоеприпасах, то и здесь смысла в такой системе нет. Ведь для тех же гаубиц калибра сто пятьдесят два миллиметра давно уже разработан атомный боеприпас. А все слова, что он, мол, недостаточно мощный, – от лукавого: нужен взрыв посильнее – запускайте тактическую ракету. Получается, и в этом вопросе в такой вот самке динозавра проку нет. Это стали понимать еще в первые годы. Суетились, модернизировали, пытались даже создать вариант орудия для использования флотом. Бригады, оснащенные тяжелыми орудиями и минометами, держали вдали
Тоха пожал плечами:
– Ну Т-34, танк: повсюду памятником самому себе наставлен. Немецкий «Тигр» и наш тяжелый танк КВ, немецкая самоходка «Пантера». Истребитель «мессершмитт», американский тяжелый бомбардировщик Б-12, наш штурмовик Ил. Линкоры немецкие тяжелые: «Тирпиц» и «Бисмарк». Еще американский танк «Шерман». Хотя вроде бы Т-34 гораздо лучше был.
– Да ты, я вижу, немало знаешь. По нынешним, конечно, временам. В мои годы быть тебе признанным дураком с такими богатыми познаниями…
– Я иногда книжки почитывал и в игры играл.
– Книжки? Во как! А я-то думал, что такие, как ты, ничего, кроме покемонов и пепси-колы, не знают. А ничего не заметил в своем куцем списочке? Танки да самолеты, ну и кораблей чуток затесалось. А ведь основной урон за артиллерией. Без артподготовки наступления не бывало. Артиллерию ведь не зря богом войны прозвали – это так и есть. И при всем при этом назови мне хоть одну легендарную пушку? Чтобы у всех на слуху была? Молчишь? Правильно – сказать нечего. Все, что у народа на слуху, – это «Катюша». Реактивная система залпового огня. С одной стороны, артиллерия, с другой… Антоша, это – не пушка. И нет в ней пушечной красоты. Самосвал какой-то – памятником такое ставить неприлично. А вот эта красотка… Ты видел, как наш цветочек хорош на позиции? Ленивцы опущены, корпус прямо вжимается в землю – как тигрица перед прыжком. Ствол задран – нащупывает небо. Снаряд уходит на такую высоту, где кислорода почти нет, – человек там умрет от удушья. Трение о воздух практически отсутствует – снаряд без помех пролетает несколько десятков километров по пологой дуге. В конце траектории дуга становится крутой – начинается свал. Выстрел могут засечь посты акустической разведки, да и на всем пути снаряд легко обнаруживается РЛС [41] противника. Но поделать-то ничего не могут. Зенитные средства бессильны – ракеты рвутся рядом, осыпают снаряд шрапнелью, но ему-то она ничего сделать не может. Корпус очень толстый и прочный, уязвимого реактивного двигателя нет, взрыватель тоже неуязвим. Сбить его так же сложно, как сбить боеголовку межконтинентальной стратегической ракеты. Даже сложнее – та хоть летит подольше. Снаряд поражает цель спустя десятки секунд после выстрела. К этому времени само орудие уже может быть уничтожено, но это ничего не меняет – приговоренные все равно погибнут. Смерть падет им на головы. И никто этому не помешает.
41
РЛС – радиолокационная станция.
Бесшумная смерть – в конце траектории у снаряда скорость сверхзвуковая, предупредительного свиста, как в кино показывают, не будет. Ни шума, ни инверсионного следа – бабах, и все: зрителям сжигает сетчатку, а от эпицентра растекается огненный вал. Антоша, мы ведь не просто супостатов бить поедем. Считай, на святое дело идем. Можем сделать вот этот «аленький цветочек» героем. Чтобы памятником поставили. И чтобы дети знали название и тактико-технические характеристики. И цветы чтоб носили по праздникам… хотя он сам себе цветок – пион. И игры чтобы не про «Тигры» делали, а про такие вот «цветы». Стальные цветы для настоящих мужчин. Во как! И люди, которые прослужили жизнь с ними, но ни разу не видевшие боя, могли гордиться тем, что делали. И чтобы никто не сказал: «Зря создавали, теряя время и средства, – лучше бы бананов в Гондурасе на эти деньги купили или полосатых трусов в Турции». Представляешь – угодить в историю одним выстрелом! И как угодить: командой из пенсионера-артиллериста со своей старухой и нескольких неумех-раздолбаев вроде тебя! Да про нас песни слагать будут и книги писать – мы с тобой, считай, почти в легенду попали! Мы прославим артиллерию и заодно все атомное оружие! Представляешь, сколько сил было угроблено на создание ядерных арсеналов? На Марс могли туда-сюда раз десять слетать, если бы на космонавтику все это пустили. И толку? Бесполезные горы изотопов и радиоактивных отходов – ничего хорошего от них не было. А наш выстрел докажет – не зря силы тратили! Пригодилось ведь!
Тоха, равнодушно выслушав пафосные заявления деда, поинтересовался:
– У вас родные-то остались? Или только бабка? Вам бы надо думать, как до них добраться.
– А что тут думать? Сын есть и внуки, под Владивостоком. Дочка в Мурманске. Как я туда теперь доберусь? На Бога остается уповать, что все у них в порядке. И дело надо делать. Эх… народа грамотного не хватает, а научить быстро таких раздолбаев не получится… Да и сам слаб – память уже не та, а уж про руки и разговора нет. Пойдем, Антоша, а то разбередил ты мне все мысли – могу ведь напиться. А нельзя мне сейчас лишку позволять: на мне все держится.
Тоха, выбираясь вслед за дедом на броню, думал об одном: если все действительно держится на Егорыче, то дела у мужиков очень плохи. Не мог он поверить в его гениальность – такие личности хороши, когда все вокруг хорошо или близко к этому, а если пойдет не так, как должно… Не верится, что он способен быстро перестраиваться или придумывать что-то новое, оригинальное. Не тот он человек. А как по маслу все в этом деле не пройдет – Тоха это чувствовал.
Слишком у них все легко получается, – такая полоса везения бесконечной не бывает.