Радуга 1
Шрифт:
Жена Ская оказалась совсем юной девушкой, не знающей, как себя вести: то ли чаем потчевать внезапного гостя, то ли гнать взашей. Зато ее мама прекрасно знала.
— Вы, конечно, извините, но мы сегодня не готовы вас принять, — сказала она, засунув руки в карманы домашнего халата, отчего ее плечи поднялись, придав всему облику «несгибаемость и строгость», как показалось Максу. Есть такая категория людей, которые даже одним жестом так красноречиво выражают свое отношение, что остальных слов просто не нужно.
— Я вам деньги привез, — почти шепотом проговорил майор, обращаясь к девушке. — От Ская. Ему так хотелось.
— Нам никакие деньги не нужны, — вмешалась женщина и заслонила собой дочь. — Тем более от этого проходимца.
Макс рассердился, хотел, было, опять достать свое удостоверение, но внутренне запретил себе это делать. Добыть деньги оказалось не так трудно, как их раздать. Вначале он решил всю сумму разделить по-братски, то есть, включив прокурорские семьи, навел справки, пользуясь служебным положением, и призадумался. Один прокурорский оказался в свободном житейском плавании: помимо семьи он часто останавливался то у одной барышни, то у другой, и надолго. Его коллега тоже крепостью нравов не блистал. Как-то они не вписывались в навязчивый порыв по материальной помощи. Макс убеждал себя, что это не так, что надо и им выделить толику малую, но душа к этому не лежала. Если он, совсем посторонний человек из другого города, узнает о изогнутой морали семейного счастья былых товарищей по командировке, то это вообще не является секретом. Он плюнул и с облегчением решил поделить всю сумму на троих. Погибшим товарищам — по три килограмма и сто грамм каждому, остальные три килограмма и пятьдесят грамм — себе. Лишние граммы денег, которых он себя лишил, были не принципиальны. Пять тысяч долларов погоды не делало.
Ему казалось, что эта взрослая дама ведет себя правильно, согласно установленными ей самой рамками поведения, но не очень.
— Я с вами не разговариваю, вы уж меня простите, — жестко и достаточно громко сказал он женщине, и пока та захлебывалась в праведном гневе, подбирая слова, добавил ее дочке, опять перейдя на полушепот. — Здесь очень много денег. Можете, конечно, выбросить в мусорный бак. Но я бы осмелился вам рекомендовать убрать их куда-нибудь подальше. На время. Не светитесь с такой суммой. Наступит момент, когда эти деньги могут пригодиться. Они не фальшивые, и, к сожалению, найдется немало любителей и профессионалов, готовых на все, чтобы ими завладеть. Спрячьте их, они кушать не просят.
— Да вы что себе позволяете! — наконец, нашлась мама. — Я сейчас милицию позову!
— Молчать! — сказал Макс так, что обе женщины испуганно переглянулись. — Чтобы загубить страну нужно сделать две вещи: разрушить здравоохранение и образование. Гибнущее государство в первую очередь уничтожает своих граждан. Вам и вашим детям, внукам необходимо выжить. Так хотел Скай. Чтобы всем вам это удалось, нужны средства: на учебу и на медицинское обслуживание, если что случится, не дай бог. Где будете брать? У кого? Кто вам даст просто так?
Макс вытащил сверток, надорвал край оберточной бумаги и извлек купюр, сколько удалось подцепить двумя пальцами. Вложил их в руку теще Ская, а всю остальную пачку — вдове.
— Надеюсь, у вас хватит благоразумия. Прощайте!
Он вышел, ощущая на душе спокойствие. Так правильно. Пусть эти люди сами решают, как им быть. Он — не нянька. А та девушка, что была женой отважного парня Ская, хочется верить, не ёпрст-нутая на всю голову Настасья Филипповна из Федора Михайловича Достоевского в моменте с деньгами и камином.
Подошла маршрутка, и Макс, как-то даже не задумываясь, залез в нее. Дело двигалось к вечеру, но полярный день, все ближе и ближе подбирающийся к полярной ночи, радовал сумерками, но не темнотой. Кроме него в маршрутке сидели еще две женщины, погруженные в свои раздумья и три подростка, ругающихся между собой словами: «дрова», «железо», «два гига оперативки», «ломаный файервол», «жирный тролль» и прочее. Поди, если бы это был немецкий, либо голландский автобус, подростки бы тоже говорили так, разве что с другим акцентом. Языки в силу жизненной специфики снова сливались в один. Только уж вряд ли в русский. Понадобилась лишь кара Божья, чтобы заставить людей всех разом заговорить, но не понять друг друга. Такая вот антиглобаллистская акция мирового масштаба. Интернет всех объединил, компьютер дал всем «новое слово», и люди стали счастливее. Но почему-то этого счастья не ощущают. Может, предчувствуют что? Как коровы и овцы землетрясение.
Ребята тем временем сошли, Макс спохватился и уставился в окно. Судя по тому, что между домами все чаще начали проглядывать далекие сопки, он поехал куда-то на окраину.
— Простите пожалуйста, — обратился он к одной из дам. Однако обе женщины без промедления повернулись к нему и улыбнулись. Улыбки их были замечательными, на них можно было смотреть и отдыхать, в отличие от вымученных долгими тренировками гримас телеведущих, телезвезд, теледам. Им хотелось, нет, не то — им нельзя было не улыбнуться в ответ, потому что только так можно было ответить доброте, участию и, пожалуй, искренности.
— А куда эта маршрутка идет? — спросил Макс и застеснялся своего совсем глупого вопроса.
— Если Вам нужно в «Полярные Зори», то все правильно, доедете без пересадок, — сказала одна женщина.
— Это конечная остановка, так что не стоит волноваться, — добавила другая.
Макс поблагодарил и, не решаясь больше обращаться с дурацкими расспросами, решил: «Знать, туда и надо ехать». Ему, без всякого сомнения, необходимо переночевать где-то, потому как самолет, который прямым маршрутом доставит его в Сочи, улетает лишь завтра утром в 8. 15. Согласно билету, это самый настоящий «Боинг 747», а эти самые «Боинги» летают в Мурманске только до 29 сентября, потом, наверно, начинается нелетная погода, способная удерживать в небе только родные ТУ-154. Но наших самолетов уже давно никто не делает, а если и делает, то не для массового потребления, эксклюзивы, елки-палки. И небо над Мурманском замирает северным сиянием на долгую полярную ночь. «Чтоб летали самолеты, нужно, чтоб моторы кто-то им чинил хоть иногда, вот такая вот беда», — вспомнилось ему почему-то, и он предположил, что «Полярные Зори» — это не ресторан на отшибе, где на тарелках пляшут голые креветки, не игорный дом, где обнищавших игроков со сладострастными улыбками скармливают пасущимся за контейнерами с мусором белым медведям, а пансионат. Или, на худой конец, гостиница с видом на сопки.
Следующим утром, расплачиваясь перед аэропортом с таксистом, Макс даже засомневался: а нужно ли ему лететь куда-то в Сочи? В «Полярных Зорях» — такая шикарная баня с купальней в настоящем незамерзающем Баренцевом море, такой воздух, такая тишина и покой, такой хруст белейших простыней и такая еда, что можно просто ходить — и ловить кайф, спать — и ловить кайф и даже есть — и ловить кайф. Единственное, что его удручало: в Сочах — халява. Все за счет МВД. Кроме выпивки, наверно. Таксист забрал, не изобразив ни тени отчаянья свои пятьсот рублей, и уехал, а Макс пошел к стойке регистрации и ослеп.
Конечно, зрения-то он не лишился, но оно стало таким же акцентированным, как после яркой вспышки света во тьме: виден только источник неистового сияния и ни фига вокруг. Так и майор, увидев у соседствующей стойки высокую, стройную черноволосую девушку, больше уже ничего другого не замечал. Вообще, после ночи проведенной в Мурманске, Макс чувствовал себя так, как, наверно, когда-то в детстве: мир — прекрасен, жизнь — удивительна, а люди — если не братья, то уж сестры. Теплый комок счастья, физически ощущаемый где-то в сердце, был, вероятно, радостью. Не от того, что вдруг всеми возможными нечестными путями стал богаче (честными путями богатеют только члены правительства, да и то только после того, как отмоют прежние гигантские капиталы), не потому, что победил в состязании — вообще не по меркантильным соображениям. Сердце билось покойно и ровно, и он думал, что лучше не думать. Только таким способом можно сохранить как можно дольше это чувство.