Радуга (Птицы в пыльных облаках)
Шрифт:
Девочка подошла к обширному письменному столу и остановилась, задрав личико. Ей было слегка неприятно, что сукно на столе пропылилось и паутиной затянут бронзовый письменный прибор. Но глаза ее не изменили выражения, а лицо...
– лица не было видно.
Девочка слушала вопросы, наклоня к плечу головку, лобик сосредоточенно морщился. Иногда девочка кивала. Да, картина там, где ее ожидали найти. И вторая тоже. Нет, натурщица исчезла. Не совсем натурщица. Он писал ее на какой-то речке. Нет-нет, все совсем не так. Зачем ненавидеть? Да, она понимает, что он не такой. Да, готова. Всегда.
Она возвращалась по собственным следам, слегка оттянув платок, потому что задыхалась.
6.
– Так значит, наше предприятие лишено смыла?
Сашка развернулся, как степная сабля шамшир, кулаком врезав бедняге в зубы, и хотя Тумаш был тяжелее его ровно вдвое - отлетел и навзничь разлегся на земле.
– Ну ты недотумок!
– Ястреб почти бережно помог ему подняться, предупреждая нежелательные порывы. Еще с города этот тип ныл, изводил и задавал провокационные вопросы. И имечко у него оказалось подходящее. Андрей, несмотря на боль в руке и поганство ситуации, засмеялся на "недотумка", оценил языковой изыск. Ястреб покосился, но промолчал.
С самого начала переходили они Черту в разных местах и малыми группами. В их группе было шестеро: Ястреб и худой Сашка, которые так загадочно поиздевались над Андреем, сам Андрей, Савва, Недотумок и женщина. Должен был появиться проводник. Но не появился, и они поперлись, как Бог на душу положит, потому что сидеть в раскаленных кристаллических песках... и вышли. Кажется, куда надо. Живые. Пятеро.
Сашка сидел над мертвой женщиной на самой границе: там, где песок обрывался ярчайшей, свежей травой. Смотрел в небо, молчал. Касался ладонью укрывающего лицо мертвой плаща. Ястреб стоял рядом на коленях.
Сашка, словно почувствовав взгляд, резко обернулся:
– Не дам ее зарывать.
Андрей отошел, баюкая ноющую руку, и увидел, как бежит к ним незнакомый седой человек. Ястреб вскочил:
– Лэти! Слава чурам. Нас не встретили.
Седой остановился. Андрей потрясенно вглядывался в его лицо: почти черное, словно до угля сожженное солнцем.
– Бокрин мертв.
– Да-а, - произнес Ястреб.
Лэти удивленно осмотрелся:
– А-а...
– Вот прошли. Здесь можно очень быстро сыскать ведьму?
Лэти увидел тело под плащом, Сашку.
– Есть. Прирожденная. Только не умеет ничего. Бокрин... ее жалел.
Ястреб плечом бережно отодвинул Сашку, подхватил на руки мертвую женщину.
– Лицо ей укройте!
– рявкнул. Савва быстро исполнил приказ.
– Веди.
Поселок с их приближением вымер еще больше, чем это казалось возможным, только сквозь щели в плетнях и ставнях следили темные, как омуты, испуганные глаза. Да слышались вздохи: не к ним, не за ними, пронесло. Почти бегом, не задыхаясь, пробежал Ястреб с ношей на руках по пыльной унавоженной улице, Лэти тычком растворил перед ним дверь.
– Сёрен!
– громко позвал он.
Сёрен прибежала не одна, с высокой рыжей девкой, на руках у девки заливался хохотом младень. Увидев стольких мужчин, девка дернулась, откачнулась.
– Лэти! Лэти!
– Сёрен кинулась пограничнику на шею.
– Это твоя ведьма?
– спросил Ястреб.
В отклад пошли все разговоры, расспросы и объяснения. Потому как высокая сунула младеня в руки подружки и сказала гордо:
– Я - ведьма.
– Стол достаньте!
Все как-то незаметно стали при деле: добывали у прижимистых соседей стол, закрывали свеже разрисованными ставнями окна, затыкали щели, тетешкали мальчонку, рассыпали по углам и развешивали под матицей сухие бессмертники, Лэти щипал лучину, Сашка сидел под боком печи с мертвой на руках, а Ястреб
Посреди избы расчесывала и заплетала в косы соломенные пряди гордая Сольвега. Лицо ее делалось отрешенным.
– Я помогу тебе, - сказала Сёрен.
– Нет. Возьмешь Микитку и пойдешь на огород, подальше. И вы тоже. Савва и Тумаш безропотно вышли. Больше всего им, бедным, досталось, несмотря на рассказы Ястреба.
– Не пойду!
– уперлась Сёрен.
– Меня Бокрин учил.
Сольвега пожала плечами.
– Кто из вас останется?
– Я останусь, - сказал Ястреб. Пропало куда-то веселое ехидство, и серьезность, прозвучавшая в голосе, заставила вздрогнуть.
– Про плату предупрежден?
Мужчина тряхнул головой:
– Дважды не помирать.
– Я останусь, - сказал Сашка.
– Я ее ученик.
– Я проводник, я останусь, - повторил за ним Лэти.
Рука заныла, Андрей стиснул зубы.
– Я останусь, - неожиданно для себя сказал он.
– Я пограничник.
На него взглянули с таким искренним изумлением, что стало холодно.
– Долг на мне, - он набычился, взглянул исподлобья, словно его всерьез собрались прогонять.
– Заберите Микитку, - крикнула через дверь Сольвега.
– И ни шагу сюда, даже если крыша рухнет, - предупредил Ястреб. Савва подхватил маленького, и двери закрылись.
Сёрен запалила лучиво, стала в изножье, Сольвега же, прежде, чем занять свое место, подошла к Ястребу:
– Имя... какое?
– Нет у ней имени.
– А как... кого звать?
– Берегиню.
Савва с Тумашем поочередно нервно курили на пороге, Микитка дергал живописца за кудри. Тумаш мрачно стукнул носком сапога в столб:
– Это ворота? Это разве ворота?!
Перешел улицу, перевесился через плетень к обмирающей от страха и любопытства соседке: - Одолжи топор, красавица.
В этот день поселку выдалось такое развлечение, которого не видали здесь сотню лет - и столько же не увидят. Слухи перли, как взбесившиеся дрожжи из нужника, неслись из дома в дом, обрастая такими подробностями, что в конце улицы народ готовился не то бежать и прятаться, не то пойти в топоры. Говорили, что над жильем Бокриновой племянницы поднялся в небо огненный змей и рассыпался искрами. Говорили, что в дымовом отверстии выло так страшно, что поседели соседи. Говорили (та самая соседка, почитай, семнадцать лет как седая и беззубая), что мерещились ужасти, сперва дом вроде как приподнялся, занялся, а потом огонь вобрался сам в себя. Говорили, что черный Мартынов петух снесся белой курицей. Говорили, что на ясене над колодцем человеческим языком заорали вороны, а после полетели доедать полоску старостова жита. Но не долетели. И такие кренделя выписывали в воздухе, как поселковый пьяница Лексашка в торжковый день. За этими разговорами весть, принесенная младшеньким Егошкой, сперва никем не была воспринята всерьез. Почитай, уже с год гоняли по ряду пареньков следить за Чертой, ну, и пасти коз заодно, чтобы жизня медом не казалась. Егошка прибежал в середине дня, когда его никак не ждали; коз бросил - за что еще грозила расплата, и стал кричать невнятицу. Дескать, Черта отступает. Ну, наступает, это понятно. Ждали ее со дня на день и, почитай, смирились. Но чтобы наоборот... Мальцу отвесили подзатыльник. Потом, когда Егошка не испугался, задумались. Ожесточенно почесались и переспросили. Парень стоял на своем. Кто-то предложил его поколотить, только староста вступился за чадо. Сам он, батяня, дескать, колотит, зато другой - не моги. Еще почесались. И, поскольку все одно работа из-за пришлых стояла, отрядили посыльных глядеть Черту.