Радуга
Шрифт:
— Ладно, — озадаченно согласился Джеймс, подавив желание снова спросить Кэт о ее здоровье, когда увидел, как она напряглась, направившись за пиджаком к шкафу, и как ее изящные пальцы глубоко впились в побелевшие ладони.
Джеймс понял, что боль не отпускала девушку всю ночь.
— Кэтрин, ты не пыталась найти меня и отказаться от прогулки? Сегодня утром я был в офисе.
— Нет, я не искала тебя.
— Понятно.
Несмотря ни на что, даже на острую боль, Кэт не хотела отменять их свидания. Мысль об этом наполнила Джеймса и радостью, и тревогой.
— Но,
— Да, кажется, так будет лучше. — Закрыв дверцу шкафа, Кэтрин посмотрела на Джеймса:
— Ты ничего не хотел спросить у меня об Алексе?
— Об Алексе?
— Да, об Алексе и… — Кэтрин смущенно пожала плечами.
— Об Алексе и ее новом возлюбленном? Ничего. А что?
— Я думала, что ты звонил именно за этим.
— Нет. Мы постоянно общаемся с твоей сестрой. У меня, уверен, как и у тебя, есть сомнения в разумности ее выбора, но я рад, что Алекса так счастлива, и надеюсь, счастье это будет длиться вечно. — Джеймс заглянул в прекрасные удивленные глаза Кэтрин и добавил:
— Я пригласил тебя поплавать со мной только потому, что хотел видеть тебя, Кэт.
Ее счастливый вздох тут же перешел в стон от острой боли.
— Кэтрин, умоляю, позволь тебе помочь, — ласково попросил Джеймс. — Ты знаешь, в чем дело?
— Да, знаю, и это будет продолжаться еще несколько часов.
Но ведь боль должна была уже пройти! Жестокие спазмы обычно продолжались около восьми часов, а пролетело уже более двенадцати. Кэтрин провела бессонную ночь, уверенная, что к утру все пройдет — задолго до появления Джеймса. Она, конечно, будет уставшей для плавания, но боль продолжала терзать, выкручивая, выворачивая, вызывая еще большие страдания, чем ночью, заставляя задыхаться и терять силы.
— Раньше такое случалось?
— Да, — призналась Кэтрин, и ее пепельного цвета щеки на мгновение зарумянились. — Правда, Джеймс, ничего серьезного. Просто у меня… так бывает каждый месяц.
Смущение от интимного признания прошло, его сменил новый приступ боли, отчего Джеймс почувствовал беспомощность и умиление. Беспомощность — потому что не мог мгновенно прекратить страдания Кэт, а умиление — потому что сейчас, в век откровенных разговоров на работе о тампонах и прокладках, Кэт каким-то образом умудрилась не научиться подобным вещам. Для милой, невинной Кэтрин все эти разговоры оставались очень личными, сугубо интимными.
— Эй, Кэтрин, — ласково позвал Джеймс, почувствовав, что волна боли отхлынула, — ты помнишь, что моя мать — гинеколог? Честно говоря, менструальные циклы не были частой темой за нашим обеденным столом, но… — Он замолчал, поскольку слова его вызвали слабую, дрожащую улыбку Кэтрин, прекрасно понимавшей, что менструальный цикл, разумеется, никогда не был темой для разговора за обедами в Инвернессе и все свои знания по данному предмету Джеймс почерпнул из рассказов женщин, с которыми был близок, но все же… — Меня это нисколько не смущает. Не смущайся и ты, Кэтрин. У тебя всегда это так болезненно?
— Да, хотя на этот раз боли длятся гораздо дольше обычного. Я думаю, это оттого, что с июня это
— Ты к кому-нибудь обращалась?
— Я ходила к врачу в студенческом Центре здоровья в Оберлине. Она посоветовала обратиться к специалисту, я записалась на прием на этой неделе.
— Хорошо. А что ты сейчас принимаешь от боли?
— Аспирин. Помогает не очень-то, но я уверена, что спазмы вот-вот прекратятся.
— У тебя есть что-нибудь выпить? Водка, виски?
— Нет. А зачем?
Джеймс был удивлен. Едва ли не со школы ему был известен благотворный эффект алкоголя на подобные боли. Кэтрин же, по всей видимости, не узнала об этом от своих подруг ни в школе, ни в колледже; не научила ее этому и старшая сестра, которая, как знал Джеймс, «лечила» легкие спазмы, досаждавшие ей в первый день цикла, двумя рюмками коньяка.
— Кажется, алкоголь помогает, — объяснил Джеймс. — Итак, могу я угостить тебя ликером?
— Хорошо. Но я даже не знаю, где можно… — Она запнулась, хотя оба знали: Джеймс гораздо лучше знаком с квартирой Алексы, чем Кэт, и, помолчав минуту, тихо сказала:
— Думаю, ты найдешь.
— Есть у тебя какие-нибудь предпочтения?
— Нет. Я никогда ничего по-настоящему не пила, разве только пробовала.
— Та-ак, понятно. Что ж, тогда — бурбон.
Джеймс знал, где в доме находится бурбон — его любимый напиток — мягкий, душистый и вкусный. Как только Кэтрин ушла в гостиную, он налил бурбон в высокий хрустальный бокал, не разбавляя и не добавляя лед.
— Ну что ж, приступим, — объявил Джеймс, входя в гостиную и протягивая стакан сидевшей на диване Кэтрин.
— Спасибо. Я попробую.
Отпивая под пристальным взглядом Джеймса дорогой напиток, Кэтрин смутилась и виновато улыбнулась, как бы извиняясь: «Возможно, я и не почувствую никакого эффекта. Возможно…»
Коньяк ударил по ее измученному бессонницей и болью телу мягкой, горячей волной: мысли Кэтрин стали легкими, а боль отступила. Ужасные челюсти, безжалостно терзавшие ее тело последние двенадцать часов, магическим образом разжались, и измученная Кэт вдруг почувствовала тепло, невесомость, удивительную смелость и даже оценила забавность ситуации.
— Лучше? — поинтересовался Джеймс, заглядывая в широко раскрытые глаза Кэтрин.
— Да. Просто не верится. Благодарю тебя. — Она поставила стакан на кофейный столик и объявила:
— Я готова к плаванию!
Джеймс с удовольствием взял бы Кэтрин на яхту. Но он знал, что возбуждающее действие алкоголя в сочетании с эйфорией от ощущения ушедшей боли вскоре уступит место усталости после бессонной ночи.
— Мне кажется, в постели тебе будет лучше, как ты считаешь?
Один волшебный миг в чудесных глазах Кэтрин стоял вопрос, словно она подумала, что Джеймс предлагает им пойти в постель вместе, и ответила на это предложение с желанием и радостью. Это было лишь мгновение, и, когда оно пролетело от взмаха длинных пушистых ресниц, Джеймс спросил себя, не было ли это лишь видением. Видением, заставившим его сердце бешено забиться.