Радуга
Шрифт:
– С крестником вас, Семен Ефремович!
– Ай, я вас умоляю! – сварливо отозвался Ганецкий, быстрым шагом походя к своему детищу.
– Мне сейчас надо срочно прилечь, бо если я не прилягу, то от волнения могу упасть и сильно удариться об землю всем своим организмом.
Кто-то сочувственно засмеялся.
– Ой вей… Бекицер бы все это кончилось, честное благородное… А кто испытатель?
– Саня – кто же еще!.. Давай, залезай уже, не видишь – человек весь на нервах…
– Из машин Читер у нас не умеет водить разве
– Обижаешь, начальник – я просто не пробовал!
Читер глянул в лицо Ганецкому, мгновенно согнал ухмылку и зычно гаркнул:
– От винта!
Зарокотал движок, откашливая сгустки сизого дымка. Все почему-то робко и почтительно попятились. Ганецкий томно вздыхал и было непонятно, всерьез это или в его обычной манере.
Бело-голубой самолетик резво побежал по стриженой траве, подпрыгнул и поднялся в небо. Похожий на медведя с бородой здоровяк сгреб в охапку Ганецкого и двух парней и издал густой победный рев. Над лесом самолет лег на крыло, заложил вираж и понесся обратно по крутой глиссаде.
– Читер!!! Расстреляю перед строем!!! – заорал Вадим и погрозил кулаком вслед самолету, когда тот лихо пронесся почти над головами и опять взмыл в полуденную синеву.
– Лис, да не переживай ты за парня – пусть порезвится!
– И «птичка» бойкая, все пучком.
Самолетик покачал крыльями и пошел на посадку. Мягко коснулся колесами травы и помчался по ней, плавно замедляя бег. Бородач удовлетворенно рыкнул.
Читер выпрыгнул из кабины, приосанился и вскинул руку к виску:
– Поздравляю вас с Днем Авиации, товарищи!
Ганецкий осмотрелся, откашлялся со значением и закричал:
– А теперь – шампанскава-а-а!..
Под липами были накрыты столы. Во дворе горели фонари и еще десятки маленьких фонариков мерцали на ветвях деревьев, убегая во тьму и где-то там постепенно превращаясь в звездное небо. В тихой ночи казалось, что это они поют слаженными детскими голосами. Сергей смотрел на звезды и слушал, как в детский хор изредка вплетается голос Ольги.
– У вашей жены хороший голос, - сказал Ганецкий, а дети от нее просто в восторге.
– Она преподавала в музыкальной школе и очень тосковала, когда ее закрыли. Теперь там какое-то очередное «Общество с неограниченной безответственностью».
– Почти как у меня, Сережа. Моя Лиза пела в филармонии. У нее было прекрасное контральто. А еще больное сердце, которое просто не выдержало всего этого.
– Простите, Семен Ефремович.
– За что, голубчик? Каждый из нас открыл радугу своим горем. Как в Евангелии: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас»… Кстати, заглянули бы вы к отцу Виссариону. Сокрушается он сильно – новая паства растет день ото дня, прежний храм тесен стал. Вы церковным зодчеством занимались?
– На первом курсе института, когда изучали технику отмывки, у меня, помнится, был Успенский собор в Кеми.
– Мне везет – я работаю с профессионалами-универсалами, Сергей!
Пятикупольный шатровый храм красного кирпича стоял на верхней околице Нагорян. К главным воротам вела прямая аллея, с обеих сторон обсаженная туями. Сразу за забором со стороны алтарной апсиды начиналось скромное кладбище, подступавшее к лесу. Сергей вошел во двор и огляделся. Из дверей высокой колокольни, стоявшей особняком напротив центрального входа, выбежал молодой человек в стихаре.
– Батюшка! – окликнул его Сергей. Тот улыбнулся и помотал головой:
– Я всего лишь иподиакон, послушник.
Сергей смешался:
– Простите, я человек нецерковный. Мне бы повидать отца Виссариона.
– Он в трапезной. Это вон то здание под черепичной крышей.
Сергей кивнул и отправился в указанном направлении, чувствуя себя стесненно. В большом зале стояли рядами столы, в углу полдничала группа людей, а из открытой в кухню двери доносились голоса.
– Э-э-э… Добрый день! Приятного аппетита! Я могу видеть отца Виссариона?
Из кухни вышел высокой мужчина лет сорока пяти с окладистой седоватой бородой.
– Иеромонах Виссарион. Слушаю вас.
– Здравствуйте, батюшка! Меня зовут Сергей, я архитектор и совершенно не знаю, как следует говорить с людьми церковными, уж простите меня! – вырвалось у смущенного Сергея.
– А я никогда прежде не общался с архитекторами, так что простите и меня, грешного! – добродушно засмеялся настоятель. – Завтра Покрова, это наш престольный праздник, так что я тут в хлопотах о праздничном обеде. Да, кстати! Как вы насчет потрапезничать?
– Я прямо из дому. Спасибо, батюшка, – можно вас так называть?
Отец Виссарион добродушно кивнул:
– Можно. Посмотрите наш храм?
Внутри было прохладно и гулко. Скромный трехрядный иконостас, иконы по выбеленным стенам и вытертые ногами коврики на полу. У центрального аналоя чистила латунный подсвечник маленькая старушка. Увидев вошедшего настоятеля, она оставила работу и подошла под благословение.
– Вот! – сказал отец Виссарион, разведя вскинутые руки. – Строили сами. По картинке в журнале. Не прошло и десяти лет, а тесновато стало. Попросторней надобно да поосновательней. Тут уж картинками не обойтись, профессионал нужен. Вас нам сам Бог послал.
– Я не специалист по храмовой архитектуре, батюшка. В институте мы ее только обзорно проходили, а непосредственно в проектировании у меня опыта нет никакого, уж не обессудьте.
– Ничего, ничего, брат Сергий. С Божьей помощью справитесь. Вы крещены?
– Во младенчестве. И это все. С тех пор ни родители, ни я сам…
– Значит, помолимся о рабе Божием Сергии. Вы же сделайте несколько набросков по вашему усмотрению и вкусу, а после посмотрим вдвоем. Добро?
– Да, батюшка.