Радуйся, пока живой
Шрифт:
От Чусового это странно было слышать. Хирург с мировым именем, автор научных работ, кудесник и маг, он вдруг на девятом году оккупации открыл эту клинику у черта на рогах, где на пациентов даже не заводили медицинские карты. Стоматологический центр и гинекология — как же! Лиза догадывалась, какие зубы тут вставляют и кому делают аборты. Она не была уверена, что доктор работает именно на генерала Самуилова, но могла поклясться, что коммерцией тут пахнет меньше всего. Нестарый, пятидесятипятилетний доктор был родом из прошлого, как и Самуилов, и достался новым временам в качестве своеобразного духовного завещания. Лиза иногда невольно робела в присутствии таких
— Захар Михайлович, миленький, ну не мучьте хоть вы меня!
— Да ничего страшного, девочка, что ты… Через неделю поведет тебя на дискотеку.
— А повидать?
— Повидать можно, но он спит.
— И когда проснется?
— Завтра, не раньше.
— Я поживу пока у вас?
— Почему нет. Только у нас, Лиза, каждый человек на виду, спрятаться негде.
— Оформите санитаркой. Буду полы мыть, горшки выносить.
— О-о! — обрадовался доктор. — Санитарки у нас в дефиците. А сумеешь? Клиент капризный. Ты хоть пробовала когда-нибудь полы мыть?
— Дорогой Захар Михайлович, — Лиза скромно потупилась. — Уверяю вас, мало есть в жизни такого, чего я не пробовала. Увы!
На другой день заглянула в палату к Лихоманову. То есть она и раньше заглядывала сотню раз, но теперь вошла смело и присела на стул возле кровати. Самоуверенный и довольный собой, как обычно, он окинул ее оценивающим взглядом.
— Идет тебе белый халатик, Лизуха, ничего не скажешь. Очень сексуально.
— Да и ты, милый, хорошо смотришься в бинтах.
Ей больше всего хотелось прижаться к нему, уткнуться носом в грудь, но ничего такого она сделать не решалась, он держал ее на расстоянии своей язвительной усмешкой. Он всегда был готов вот к такому обмену идиотскими репликами, никак ей не удавалось спровоцировать его на лирический разговор со слезами и пылкими признаниями. В сущности, ее суженый был из тех мужчин, от которых мирного, обыкновенного тепла не дождешься. Что ж, в принципе ее это устраивало, пока он живой, но если доведется его пережить, неугомонного, что останется в памяти?
— Водочки принесла?
— Ты правда хочешь?
— Больно очень, Лиз. Порезанный же я весь. Весь в ранах. А Михалыч анальгин экономит, не говоря уж о наркотиках. Мы ведь кто для него с тобой? Мы же для него голодранцы.
Лизе надоело слушать бред.
— Может, все-таки объяснишь, что случилось?
— В каком смысле?
— Сережа, я Гурко пошлю телеграмму.
— А где он?
Лиза заподозрила, что любимый человек после всех потрясений малость повредился рассудком. Неделю назад они кутили в «Гаване» по случаю отъезда Гурко в Сорбонну, где он якобы должен прочитать полугодичный курс лекций по теории языкознания. Что за этим стояло, кто ж его знает, Лизу во всяком случае не посвятили, но у нее сложилось впечатление, что и сам блистательный Олег Андреевич толком не понимает, куда и зачем направляется, хотя предположить про него такое нелепо: ведь он похвалялся (может, в шутку, но Лиза верила), что годам к двадцати уже овладел вчерне мировым человеческим опытом, а чуть позже разгадал извечную загадку бытия, которая заключалась в том, что такие философские категории, как добро и зло, берущие начало в космосе, на самом деле имеют инфекционную природу и передаются от человека к человеку капельным путем, наподобие вирусов гриппа. Разумеется, мудреца, сделавшего подобное открытие, вряд ли пошлешь незнамо куда неизвестно зачем, но Сорбонна…
Вечер в «Гаване» удался на славу, Лиза познакомилась, наконец, с супругой Гурко, прекрасной Ириной Мещерской, которую Олег вывез из Зоны. Лизе давно хотелось взглянуть на женщину, которую герой предпочел всем остальным, и она не разочаровалась. Сперва Ирина показалась ей незатейливой простушкой, но не прошло и часа, как Лиза попала под ее обаяние и поняла, что избранница Гурко воплощает в себе женщину в чистом виде, без примеси фальши и бабьей истерики: разговаривать с ней, видеть ее улыбку было то же самое, что окунаться в теплые, шаловливые волны летней реки…
— Олег в Европе, — напомнила она Сергею Петровичу, возлежавшему высоко на подушках, как поэт Некрасов на известной картине, — но если ты думаешь, что я не знаю, как с ним связаться, то ошибаешься. Или ты перестанешь паясничать и скажешь, что произошло, или…
Сергей Петрович посуровел.
— Стоит ли, Лизуха, озадачивать большого человека нашими маленькими бандитскими разборками… Кстати, помнишь некоего Игната Семеновича Зенковича?
— Да, помню… Хорек из высшего света. Посредник. Нефть, алмазы, автомобили. Кажется, внучатый племянник Самого… Почему ты о нем заговорил? Его же месяц назад…
— Не совсем.
— Что — не совсем? Убили не совсем?
Лихоманов попытался усесться поудобнее, но что-то себе повредил под бинтами: лицо исказилось в гримасе. Лиза вскочила на ноги и, бросив: — Я мигом! — покинула палату. Вернулась со шприцем. За день работы санитаркой она достаточно сориентировалась в здешней обстановке, чтобы не обращаться за помощью.
— Яд? — сухо спросил Сергей Петрович.
— Промедол.
— Давай, коли.
После укола Сергей Петрович разомлел, попробовал Лизу ущипнуть, но она держалась неуступчиво, в связи с чем он высказал ей горький упрек.
— Выходит, коли человек помирает, и побаловаться нельзя?
— Сережа, я жду.
В конце концов он рассказал ей свою историю.
Зенкович (Геня Попрыгунчик), как и все крупняки, естественно, находился в разработке у Конторы, скапливающей компромат на тот случай, если в государстве пойдет откат в обратную сторону и новым правителям понадобится, чтобы успокоить население, организовать несколько показательных процессов. Кроме того, криминальная информация была ходовым и выгодным товаром, особенно в период очередных свободных выборов.
Надо заметить, среди прочих монстров российского капитализма Зенкович выглядел безобидной фигурой. Вся его сила заключалась лишь в случайном дальнем родстве, сам по себе он никому из сильных мира сего не был конкурентом. Гуляка праздный, бабник, прожигатель жизни, этакий лишний человек конца двадцатого века. Контактный, беззлобный, готовый к любым услугам, только плати. Типичный новый русский на выпасе, с недоразвитым умишком, абсолютно лишенный нравственного чувства (в этом плане как бы и не совсем человеческое существо), но цепкий и прилипчивый, как пиявка. Должностями и наградами его не обходили (против родства не попрешь): редкий праздник Гене Попрыгунчику не вешали на грудь какой-нибудь орденок за заслуги перед отечеством, а на последнем Дне Победы дядюшка-президент в домашней обстановке лично прикрутил к лацкану пиджака знак Героя России. Главной слабостью Зенковича были женщины, но тут у него имелся такой богатый выбор, что позавидовал бы турецкий султан. Кстати, в досье отмечалось, что недавно вкусы Попрыгунчика резко изменились: прежде склонный к роскошным дамам полусвета, к знаменитым куртизанкам и оперным дивам, он вдруг душою потянулся к гниловатому женскому мясцу и не чурался снимать подружек прямо на Тверской. Однако наркотиками не злоупотреблял.