Радужная пони для Сома
Шрифт:
Сейчас сидят вместе! Причем, не просто сидят, а явно тесно… э-э-э… общаются!
И, судя по беглому обзору, никто этому не удивляется! Ну надо же! Всем похуй? Или… Все привыкли?
Поворачиваюсь к Немому, показываю взглядом на примечательную парочку, но этот истукан только губы чуть поджимает. Понятное дело, нихера из него не вытащить…
На моих глазах Лялька прихватывает мочку уха Ледика, прикусывает, а он поворачивается и, чуть скривив губы, невозмутимо отстраняет ее. Холодно так. И она, блять, подчиняется! Не взбрыкивает, не дует губы,
Ошарашенно наблюдаю эту сцену, прикидывая, а точно ли со мной все нормально. Может, со зрением беда? Или с восприятием информации?
Но через минуту убеждаюсь, что все в порядке. Со мной. А вот с миром — определенно хуйня какая-то.
Столько всего странного потому что, даже обдумать нормально не получается.
Ботан Ледик урвал себе Ляльку, причем, судя по всему, это она от него тащится, а он только принимает ее внимание, снисходительно так.
Истукан Немой подсуетился и затащил в кровать Альку, красотку и инста-герл, непонятно, какого хера обратившую на него свой взгляд…
И только красавчик Сомик в диком пролете!
Гдя блядская справедливость???
Где, я вас спрашиваю???
После пары выхожу на улицу подышать, и опять ловлю удар поддых!
Смотрю, как Радужка, ставшая за эти пятнадцать суток еще круче, еще ослепительней, целуется с каким-то утырком у приметного красного ведра, и понимаю, что нет в мире справедливости.
А, и еще у меня мозгов тоже нет.
И выдержки.
И… И ничего нет.
Нихера у меня уже нет, пятнадцать суток впустую прошли.
Глава 36
— Уймись, — тяжелая лапа падает на плечо, тормозя на полном ходу, уже когда я, практически на низком старте, несусь разъебать, ко всем хуям, красное корыто и, заодно, еблище ниссанового придурка, не понимающего нормального разговора и вежливых предупреждений.
Я на автомате пытяюсь вывернуться, перехватываю смертничка, вставшего на пути между мною и моей яростью, но нихрена не получается, потому что смертничек похож на гребанного тролля, настолько здоровенный, и не двигается с места, более того, чуть посопев, применяет вторую руку, заламывая меня, словно щенка!
Я дергаюсь, матерюсь сквозь зубы, но не особо громко, чтоб лишнего внимания не привлекать к своему бедственному положению. И без того… Привлек по самое не балуйся.
Немой, ну а кто же еще способен меня так легко тормознуть, как не этот дебил двужильный, спокойно утаскивает нас в сторону, за крыльцо, к месту наших постоянных разборок в бытность третьекурсниками. Мы тут в последний раз с длинным братишкой Радужки вопрос решали… Буквально пару месяцев назад… Как давно-то, бляха!
Целая жизнь, кажется, прошла.
Скрывшись от любопытных глаз, Немой отпускает из захвата, становится так, чтоб я не смог обойти, и невозмутимо прикуривает, пережидая поток моего словоблудия.
Потом сует мне сигарету в зубы.
— Уймись, — повторяет опять, — по кпз заскучал?
— Отвали, блять! — рычу я, нелепо дергаясь и уже понимая, что не обойду придурка. Надо же, жопу отрастил, хер объедешь!
— Ты, Сомик, дурак редкостный, — спокойно вещает Немой, выдувая дым ноздрями, — все шансы проебываешь… А все почему? Потому что нет в тебе спокойствия и последовательности. Терпения нет в тебе.
— Зато у тебя его дохера! — не выдерживаю я, прицельно пиная по живому, — сколько ждал, пока Лекс твою Альку трахал?
Уже заканчивая фразу, понимаю, что сейчас нехило огребу, и Немой не обманывает ожиданий.
Стена, о которую я прикладываюсь затылком, жесткая, конечно, но не такая, как его лапа.
В глазах мутнеет, голова кружится, и воздух пару мгновений не желает проникать в легкие, надсадно боля в глотке.
— Я тебе твои слова прощаю только потому, что плохо тебе, уроду… — все так же размеренно дымит сигатерой Немой, глядя на меня не злобно, а как-то… понимающе, что ли… — когда человеку плохо, он иногда хочет, чтоб вокруг всем так же плохо стало. Принимать это к сердцу, значит, множить боль…
Я хлопаю ресницами, охеревая от нового ракурса Немого-философа, и не могу ничего сказать. И даже прощения попросить не могу.
— Сейчас пойдешь, разъебешь ему тачку… И присядешь уже на полгода, — продолжает Немой, — а выйдешь, она замужем уже будет. Или беременная… Оно тебе надо?
— Ка-ка-какой замуж? — удавленником хриплю я, ощущая, как глаза заливает краснотой и мгновенно забывая о своей боли, и обиде, и неловкости… Обо всем, короче, забывая, кроме нее… Радужки, мозги мне затмившей, похоже, намертво. Потому что думать могу только о ней. И о словах Немого. Замуж? Беременная? Это он о чем, блять? Алька! С ней дружит Алька! Рассказывала? Уже? Уже?
Осознание ситуации накрывает так оглушающе, что не могу удержаться на ногах, колени подрагивают, и я тупо оседаю на корточки у стены.
Тру лицо, пытаясь опять научиться дышать, но не выходит. Она — замуж? И беременная? Но… Как? Так быстро? Так быстро, блять?
Поднимаю взгляд на невозмутимо дымящего сигаретой Немого:
— Откуда знаешь? Алька?
Спрашиваю, а сам надеюсь на чудо. На то, что Немой скажет сейчас, что херню сморозил…
— Немного… — добивает он меня, — про замуж. Насчет беременности… Не знаю. Но какого хера так спешить?
— Да… Незачем… — бормочу я, ощущая себя не просто раздавленным, мертвым. Меня словно вынесло из моей Вселенной в какую-то другую, по пути протащив через безвоздушное пространство. И в этой Вселенной моя Радужка выходит замуж. Потому что беременная.
Остановите эту блядскую землю! Я не хочу на ней! Не хочу!
— Потому не городи хуйню, — советует мне Немой, — надо спокойно поговорить, понимаешь? Без нервов… Этот парнишка — какой-то знакомый ее отца, Игореха говорил, что, типа, подчиненный. Молодой и перспективный чиновник, блять…