Ракета
Шрифт:
— Дай.
И остатки чаю отдал Михаил. А потом сказал, вспомнив:
— А не скажешь, мил человек, как к главному министру попасть? У него наверное запись на прием. Или он примет и так? А, как думаешь? Мне бы еще по святым местам надо. Проводишь, мил человек? Как тебя звать?
— Я Прошка, — широко отрывая ротельник, ответил большой человек.
4
И пошли они по святым местам. Потому что Прошка не знал, где главный министр. Где-то в городе. Надо у других спросить. Может завтра. Завтра и погода хорошая. А значит
Первым делом направились они в пещеры. Пещеры были вырыты в склоне горы многими иноками пятьсот лет назад. Приходили иноки к горе, брали лопаты и начинали рыть. Прогрызались до нутра горы. Холодно, сырость, ключи подземные бьют, а иноки роют и своды досками обкладывают, кельи себе рубят, да глиной обмазывают. Закопались, сокрылись от глаз мирских и усердно молились, пока их там не засыпало. Прошло много веков и снарядили ученую экспедицию искать те пещеры. По провалам в склоне холма нашли древние входы. И отрыли. Оказались пещеры пусты, как руки мошенника. Пришли другие иноки и сказали, что тех, прежних, бог к себе забрал. И назвали пещеры святыми. Что в них обитает святой дух и исцеляет всякого, кто туда приходит. Иноки встали на входе в пещеры и продавали там свечки, а огарки забирали на выходе. А еще брали они за вход, чтобы покупать новую глину и обмазывать пустые кельи. Это они называли противуоползневыми мерами.
Михаилу очень понравились пещеры. Ходил он по ним со свечкой и представлял, как в седую давность тут сидели монахи, почитывая коричневые книги, и сгибались в поклонах бесчисленное число раз. А Прошка за ним шел и все руками стены скреб. Сыпалась со стен не то земля, не то песок, а скорее всего глина. А пахло сырым цементом. А дышать было тяжко и сперто.
Когда наружу вышли, от солнышка сощурились. Выглянуло на минутку солнышко и снова за серыми тучами ненавистными исчезло, но многие в городе снова записались в оптимисты. Есть все-таки солнце! Только прячется. В связи с этим отменили приговор астроному, утверждавшему, что солнце существует. Он был автором двух книжек, по одной из которых учились дети. Его обвинили в клевете и хотели послать в ракете на Луну.
Потом Прошка и Михаил отправились к целебному источнику. История источника такова. В другой горе на склоне тек ручеек. Такой студеный, что у всякого, кто оттуда пил, от холода сводило зубы. Не иначе как ледник подземный таял.
Один раз испил из родника пришлый человек, родом из Ростова, шедший пеши тысячу верст в город Буй да через Кадуй, а попал во Бздов. У человека кила была на носу. Такая страшная, что все отворачивались или смотрели в ему пуп. А как водицы испил, так кила сразу отвалилась. И было пришлому человеку явление. Старец сребнобрадый с очами цвета василькового вышел из дупла дуба, у коренья которого ручей брал начало. Старец рек:
— Ключ сей исцеляющий. Приходите еще.
И затем повелел оставлять ему в дупло дары в знак уважения. Так и повелось. Приходили страждущие, покрытые язвами, хворями изъеденные, юродивые и увечные, ногиподогнувшие и ползущие, от проказы инеем голубые, от репы раздутые, в лохмотьях и богатом платье, и стар и млад, и трясучие и падучие, и с секретными болестями, и на мужеску силу квелые, и с ложкой в ухе, с кулаком в носу, кудрями в меду, и с волосьями в носу буйно поросшие. Костыли отбрасывали, лысые становились зрячими, низкие высокими. Так пошла молва о чуде.
Подошли Прошка и Михаил к горе возле реке. На гору промеж деревьев лестница положена. Узкая, с одними перилами сбоку. Поднялись. А там площадка, иконами заставленная, и труба из земли торчит, под кореньями. Над трубой дубовый пень. Вода тонкой цевкой журчит и в желоб стекает, а желоб под землю в решетку уходит. И люди здесь на площадке. Один в богатом костюме, пал на колени, голову в пол опустил, бормочет. И мадама в фиолетовом платке тоже колена преклонила. Голову склонила. Глаза прикрыла.
Пил Михаил ту святую воду, пока горло не заболело. А когда Прошка стал пить, то прекратила вода течь. И оба удивились. Тут женщина в фиолетовом платке голову вздернула, рукой на них указала и крикнула:
— Сатана!
Вскочил мужчинка в костюме дорогом, начал гулко бить кулаками себя в грудь и рычать. Михаил за уцелевшую лямку рюкзака — и вниз, мелкой дробью шажков по лестнице. Прошка следом, через три ступени скачет. Шаг большой.
5
Кира и Маша. Глаза темные, впалые, заплаканные. Ходят по району, выискивая елочные базары. Дочь время от времени спрашивает у матери:
— Ну как же мы теперь без елки?
— Молчи. Идем дальше, — отвечает Кира.
И на другом елочном базаре то же. Наскоро поставленный частокол, ограждает площадку квадратом, изнутри к нему елки прислонены. Не елки, а сухие палки. Все хорошие елки уже раскупили. Но Кира с Машей заходят. Маша говорит:
— Может вот ту взять?
Смотрят. Кособока и увечна, иглы ближе к верху насыро ободраны.
— Нет, — Кира еще раз обводит глазами остатки хвойного товару. Такой выбросить даже стыдно. Маша сухо глотает комок слез. Кира слышит, оборачивается:
— Думаешь, мне не тяжело?
К ним подходит человечек, невысокий, спокойный, в камуфляжной утепленной куртке. Запросто:
— Вам нужна елка?
— Да, — отвечают хором.
— Есть тут одно местечко. Возле станции Жуженской. Там еще полно. А тут, — кивает на елки-палки и вздыхает многозначительно.
— Станция Жуженская? — переспрашивает Кира, решается:
— Едем!
И вот они ловят такси. Белый «жигуль», усатый водитель, гладит усы и называет цену. Кира сбивает на копейку. Садятся.
— Жми! — Кира вцепилась пальцами в переднее сиденье.
— Жми! — Маша закусила нижнюю губу.
Мчит машина, запахом бензина одурманивая. Водитель всё усы гладит. У него руки — красные и в темных волосиках, и выглядят как потные. С холма на холм, через мост и заводской район. Потом яр, в яру — рельсы черными дорожками меж снега. А рядом пустырь. К нему спуск с пригорка. И на пустыре грузовые машины. А из них выгружены елки и сосны и вокруг беспорядочно навалены. Ходят промеж срубленных елок деловитые люди в камуфляжах. Горит ярый огонь в бочке. Примериваются покупатели испытующим оком. Здесь и интеллигент и пекарь. Всякий покупает елку.