Ракетный гром
Шрифт:
— Нет, я сама приехала. Петр Михайлович ничего не знает...
— Сомневаюсь, — осторожно сказал Бородин.
— Вы полагаете, он все знает? Скажите, дело это серьезное?
— Разбираемся. Но мне думается, что особой вины вашего сына нет. Он просто оказался неподготовленным. За это спросим с других. Значит, генерал и в семье строг?
Она качнула головой и, немного погодя, сказала:
— Обмана не терпит. Вы представляете, что будет с Витей?
— Ничего не будет, Виктор — солдат, и мы за него отвечаем. Потребуется, защитим...
— Нет, плохо вы знаете Петра Михайловича, Степан Павлович...
— Я бы этого не сказал, — возразил Бородин. — Человек он, конечно, своеобразный, с характером. Но уж не такой, чтобы с ним не сладить.
Это прозвучало так просто, так естественно, что Любовь Ивановна невольно улыбнулась:
— Вам виднее, Степан Павлович, только хотелось, чтобы вы прочитали Витино письмо.
— Какое письмо? Я что-то вас не понимаю, Любовь Ивановна.
— Вот видите, а говорите, что Петр Михайлович знает о письме. Нет-нет, оно у меня, и я боюсь за Витю. Такое написать отцу! Он взорвется как порох! Прочтите, пожалуйста. — Она достала конверт, вынула из него сложенное вчетверо письмо. — Вот оно.
Бородин стал читать:
— «Дорогой папа!
Пишу тебе не как твой сын, а как солдат, как рядовой Советской Армии, и поэтому дальше обращаюсь к тебе по-уставному на «вы»...
Степан взглянул на Любовь Ивановну.
— Интересно, — сказал он. — Занимательное начало.
— «С тех пор как я в нетрезвом состоянии совершил самовольную поездку домой, прошло много времени...»
— Что такое?! — Бородин бросился к окну, словно желая убедиться, действительно ли тут так написано.
— «Историю эту вы хорошо знаете. Я тогда опоздал на вечернюю поверку, и мне все сошло. Старший лейтенант Малко, мой командир взвода, чтобы как-то загладить мой проступок, придумал версию, будто в тот вечер он занимался со мной у себя на квартире, в то время как он хорошо знал, где я был.
До сих пор меня это угнетает. Я думаю, что в части никто не виноват в моей безнаказанности, кроме вас, папа. Видимо, все же тогда вы позвонили в нашу часть. Звонок генерала Гросулова спас рядового Виктора Гросулова от дисциплинарного взыскания. Зная ваше отношение к «тузикам», так вы называете нарушителей порядка, вначале я сильно сомневался, чтобы вы (генерал Гросулов!) могли сделать скидку своему сыну. Теперь же, обдумав все варианты, пришел к выводу: ваш звонок спас меня.
Дорогой папа! Прошу вас, впредь не делайте этого. Я солдат, и, что положено солдату, — пусть совершится!
Рядовой Виктор Гросулов».
Некоторое время Бородин ничего не мог сказать. Он ходил по комнате молча, будто не было Любови Ивановны. Само письмо он воспринял как мальчишескую шалость: взял да и написал, как следует не подумав. Однако, чем больше он думал об этой шалости, тем сильнее поражался поступку старшего лейтенанта Малко и рядового Гросулова: «Я солдат, и, что положено солдату. — пусть совершится!»
Он все ходил и ходил — от двери к окну, от окна к двери. Любовь Ивановна вкрадчиво посматривала на него и ждала, что он скажет: она понимала, если бы письмо попало в руки Петра Михайловича, Витя был бы жестоко наказан, а с этим старшим лейтенантом Малко бог знает что могло бы случиться!
Ома не выдержала, встала, взялась за сумочку.
Бородин сказал:
— Смелый он у вас, оказывается. «Я солдат, и, что положено солдату. — пусть совершится!» Хорошо сказано. Конечно, для Петра Михайловича Виктор не делает открытия, но все же эти слова понравились бы ему. Письмо вы нам оставьте, разберемся... Пожалуй, Виктору ничего не будет за давностью проступка. Возвращайтесь домой. Любовь Ивановна, и не волнуйтесь.
— Только не показывайте письмо Петру Михайловичу.
— Нет, нет, я вам его возвращу.
Она прошла в коридор. Дверь в кухню была открыта, и она заметила разбитую посуду, лужицу, из которой выглядывали осколки. Любовь Ивановна остановилась и, повернувшись к Бородину, сказала:
— Кто же учинил такой разгром?
— Нашелся такой слон...
— Вам помочь? У меня есть время.
— Нет, нет, спасибо...
Она с упреком посмотрела на пего, с неподдельной строгостью сказала:
— Все переколотили?
— Почти... два чайных блюдца уцелело, — вздохнул Бородин. — А сегодня приезжает жена... У меня ведь сын родился. — сорвалось с уст Степана.
Она, будто не слыша о сыне, потребовала халат, тряпку и полотенце. Бородин забегал по квартире. Наконец он нашел в шкафу теплый Еленин ночной халат.
— Вот. — сказал он.
— Ну и слон, ну и слон, — заулыбалась Любовь Ивановна. — Идите в комнату и сидите там, пока не позову.
Через час, в течение которого Бородин то ходил из угла в угол, то принимался бесцельно рыться в книгах, она позвала его в кухню. Там было убрано, порядок был наведен и в ванной комнате. Еленин халат висел на гвоздике, по-видимому, она его не надевала.
— Когда приезжает семья? — спросила Любовь Ивановна и, услышав ответ, всплеснула руками: — Боже мой, у вас не осталось ни одной тарелки! Идите сейчас же в магазин и купите несколько штук. Да не забудьте захватить что-нибудь поесть. — Она приказывала, а он стоял перед нею, громадный и притихший, и безропотно повторял:
— Спасибо, обязательно куплю, спасибо, обязательно.
— Деньги-то есть? — спросила она уже в дверях. Бородин заглянул в кошелек, там было два рубля, остальные деньги хранились на службе в сейфе, весело воскликнул:
— У-у, денег полно, Любовь Ивановна.
Он проводил ее до вокзала. Возвращаясь, забежал в хозяйственный магазин, купил две тарелки, затем заглянул в магазин игрушек и, обрадованный тем, что хватило денег на заводного, очень смешного мышонка, заспешил домой.
Едва вошел в квартиру, как позвонил Громов.
— Высылаю машину. — сообщил он. — Стол-то накрыл, приготовил?
— Конечно, командир. Только на столе одни рюмки. Ты когда-нибудь, Сергей, ел из рюмок суп или кашу? Нет? А вот мне придется из рюмок щи хлебать.