Рамсес II Великий. Судьба фараона
Шрифт:
Прикажи фараон придворному привести к нему на аудиенцию Анубиса, тот бы так не растерялся. Он-то ожидал, что его величество прикажет арестовать этого придурка, отвести его в тюрьму и не позже чем через час отрубить ему голову!
— Слушаюсь, твое божественное величество! Слушаюсь!
— Тебя, Пентаур, я жду завтра.
Писец подошел к трону, опустился на колени и поцеловал царскую сандалию, а затем ушел вслед за придворным.
Рамсес целый день пребывал под впечатлением от услышанного. Пентаур как никто другой понял его чувства и переживания и как никто другой воспел его ратные подвиги и величие его души.
Рамсес не предполагал, что слух о щедром вознаграждении, полученном писцом, так быстро облетит дворец. На следующий день перед залом, в котором монарх обычно принимал Пентаура один на один, собралась небольшая толпа. Здесь были сыновья
— Зачем вы здесь? — спросил у них Рамсес.
— Хотим увидеть писца, снискавшего твою милость, — ответил Именхерхепешеф.
— Что ж, он достоин вашего внимания, — бросил Рамсес, входя в зал.
Вскоре явился Пентаур. Можно было заметить, что, создавая свою поэму, он сильно похудел; он стал почти бестелесным, в лице не осталось ни кровинки, как у покойника. Хватит ли ему сил закончить свой труд?
— Добро пожаловать, Пентаур! — раздались возгласы стоявших у дверей.
Неслыханный почет! Писец вошел в зал, и дверь за ним закрылась.
— «Когда увидели мои воины и мои колесничие, что подобен я Монту, и мощна десница моя, и Амон, мой отец, и на этот раз не оставил меня, и по воле его все чужеземные страны предо мною словно солома, тогда стали они приближаться по одному в сумерках к лагерю. И нашли они всех чужеземцев поверженными и залитыми кровью своею; были там и лучшие воины страны хеттов, и дети, и братья правителей их. И вот воины мои пришли воздать мне хвалу, а военачальники мои превозносили могущество длани моей, и колесничие мои тоже пришли, прославляя имя мое: “Вот он, отважный воитель, стойкий сердцем! Ты спасаешь войско свое и колесничих своих! Ты сын Амона, повергающий врагов десницей его! Ты превращаешь страну хеттов в развалины мощной дланью своею! Ты ратоборец великий, и нет тебе равного! Ты царь, сражающийся за войско свое в день битвы! Ты храбр сердцем, первый в сражении! Не тревожит тебя обилие стран, выступивших против тебя! Великим победителем предстаешь ты пред войском своим и всею страной! Говорим тебе это без лести — ты защитник Египта, покоритель стран чужеземных! Ты сломал хребет страны хеттов навеки!” Тогда сказал я, великий царь, войску своему, и военачальникам своим, своим колесничим: “Разве не возвеличивается человек в городе своем, когда возвращается он, проявив доблесть пред владыкой своим? Разве не ведали вы сердцем своим, что я щит ваш, стена ваша железная? Что скажут, когда разнесется весть, что оставили вы меня одного безо всякой поддержки?! Не пришел ко мне ни военачальник, ни старший воин, ни рядовой подать руку помощи! В одиночку сражался я, побеждая тьмы чужеземцев, лишь великие кони «Победа в Фивах» и «Мут Благая» пребывали со мною. Только они поддержали меня, когда сражался я в одиночестве против множества иноземных стран. Сам я буду кормить их отныне, и пусть едят они в присутствии моем всякий день, когда я во дворце. В окружении врагов нашел я лишь их да колесничего Менну, моего щитоносца, и дворецких моих, которые пребывали со мною. Они — очевидцы сражения, и я нашел их на поле битвы…”». Твое божественное величество, мне хочется пить.
Рамсес протянул ему свою чашу, и после секундного колебания Пентаур взял ее и сделал большой глоток.
— «И когда озарилась земля, выстроил я отряды свои и готов был к сражению, как настороженный бык. Я возник над ними, как Монту со своим победоносным оружием. Как налетающий сокол, я ринулся в битву, с уреем на челе моем, сокрушая врагов, извергая огнь свой и пламя в лица их. Я был словно Ра, когда восходит он ранним утром, и лучи мои опаляли тела мятежников. Один из них крикнул другим: “Осторожно! Берегитесь! Не приближайтесь к нему! Осеняет его великая Сехмет, она с ним на конях его, и десница ее простерта над ним. Всякого, кто приблизится к нему, сожжет пламя!” И тогда правитель страны хеттов, поверженный и ничтожный, стал превозносить имя мое и имя Ра: “Ты Сутех, сам Ваал, страх пред тобою — клеймо твое на стране хеттов” И вот прибыл посланец с письмом от него на великое имя величества моего: “С приветствием Ра-Хорахти, Могучему Быку, Возлюбленному Маат, царю, защищающему войско свое и колесничих своих могучей дланью, оплоту воинов своих в день битвы, царю Верхнего и Нижнего Египта, Усермаатре Сетепенре, сыну Ра, одаренному жизнью навеки…”»
Рамсес, который до этого слушал писца, склонившись к нему, выпрямился на троне и посмотрел вверх. Это отвлекло Пентаура от чтения.
«Одаренному жизнью навеки!» Именно так! Ему дарована вечная жизнь!
—
— «Говорит слуга твой, дабы ведали: ты — сын Ра, зачатый от семени его. Дал он тебе одолеть все страны, собравшиеся вместе. Страна Египет и страна хеттов — рабы твои, они под стопами твоими, дал их тебе Ра, отец твой прекрасный. Не сокрушай нас. Ведаю — мощь твоя велика. Сила твоя тяготеет над страною хеттов. Твой лик свиреп, нет у тебя милосердия. Смотри, вчера ты убил сотни тысяч. Пришел ты сегодня и не оставил наследников нам. Не будь жесток в деяниях своих, царь! Мир благотворнее битвы. Дай нам дышать…»
Пентаур посмотрел на Рамсеса. Крайнее восхищение, ясно читавшееся на лице монарха, взволновало писца. Неужели его повествование фараону настолько понравилось?
— Я тебя слушаю, — сказал Рамсес.
— «И воздержался я, великий царь, от истребления побежденных и не стал устанавливать над ними господства своего, ибо был я подобен Монту в миг величия его, когда борьба его увенчалась победой».
Переведя дыхание, Пентаур продолжил:
— «Затем повелел его величество созвать всех командиров войск своих и колесничих, а также правителей всех вражеских стран. И повелел его величество огласить послание жалкого правителя страны хеттов. И воскликнули они все в один голос: “Очень, очень хорошо заключить мир, царь, владыка наш, и нет зла в примирении, которое ты совершишь!” Тогда его величество повелел слушать слово его и отдал приказ двинуться на юг в мире. И вот повернул его величество к Египту в мире и с ним войско его и его колесничие; жизнь, неколебимость и власть при нем. Мощь его величества — оплот войска его, и все чужеземные страны воздают хвалу его прекрасному лику…»
И тут случилось невообразимое: Рамсес вскочил с трона и бросился к испугавшемуся Пентауру. Даже не дослушав поэму до конца, фараон крепко обнял автора и расцеловал в обе щеки. Писец потерял дар речи.
— Воистину, моя капродиктовала тебе эту поэму! Будь счастлив тем, что она снизошла в тебя!
Рамсес крикнул, и дверь тут же распахнулась. Перед придворным предстало ошеломительное зрелище: всемогущий божественный монарх со счастливым видом обнимает писца, от которого остались кожа да кости.
— Придворный, я хочу, чтобы поэму писца переписали сто писцов. Сходи к хранителю казны и принеси мне сто золотых колец и золотое ожерелье со скарабеем. Я сам хочу надеть его на Пентаура.
За спиной придворного показались изумленные лица ожидавших у дверей. Именхерхепешеф вошел в зал и обратился к Пентауру:
— Писец, сегодня ты самый счастливый человек в Двух Землях, ведь ты подарил радость моему божественному отцу!
И юный принц тоже обнял писца.
С незапамятных времен люди верят, что благоволение власть имущих является порукой благополучия. Однако в случае с Пентауром вышло по-другому. Писца охватило оцепенение, только усиливавшееся с течением недель и месяцев. Однажды вечером, в праздник Опет, Пентаура увидели входящим во «Дворец Ихи», причем вид у него был весьма странный. Он в одночасье стал богатым и знаменитым, поэтому все с ним здоровались и поздравляли. Но улыбка его казалась нарисованной на безжизненном лице. Ум его, похоже, витал в заоблачных далях. Первая чаша вина не вернула его в реальный мир и не развязала язык, зато после второй он стал бормотать слова, которых никто не смог разобрать. Командир Хорамес, который как раз пришел в заведение, увел Пентаура в беседку на берегу реки. Там он, наконец, услышал, что говорит писец:
— Кабожественного царя проникла в меня. Значит, теперь я женщина.
Это было весьма странно. Хорамес постарался сохранить безмятежный вид. Но когда Пентаур сделал ему предложение, которое никак нельзя было расценить как шутку, у бравого вояки сдали нервы.
Пентаур сошел с ума.
Глава 28
Смертельный удар Сехмет
Сто списков с « ПоэмыПентаура» вскоре были сделаны. Как этого и следовало ожидать, их тоже множество раз переписали, и вскоре в Двух Землях не осталось сколь-нибудь значимого чиновника, у которого не было бы собственной копии; при этом одни восхищались восторженным слогом автора, а другие, наоборот, считали его избыточным и раболепным. Автору до чужих мнений дела не было: получив двести колец золотом, он поселился в новом, до сих пор не законченном городе Пер-Рамсес в Нижнем Египте и стал предаваться неприличной страсти, в которой признался как-то раз Хорамесу.