Рамсес II Великий. Судьба фараона
Шрифт:
Небуненеф, пораженный таким умозаключением фараона, не нашелся, что ответить; несколько лет назад он был склонен считать Рамсеса воплощением красного бога, тем поразительнее для него было то, что теперь этот бог официально отвергнут. Еще он подумал, что теперь ни город, ни храм не будет посвящен Сету. Он пришел к царю, чтобы попросить не нарушать сложившееся равновесие культов в Двух Землях, но, будучи жрецом Амона, не чувствовал особого желания защищать культ Сета.
Рамсес легко угадал ход мыслей Верховного жреца; молчание Небуненефа подтвердило его правоту.
— Решение твоего величества
— Пускай люди ему молятся, — ответил Рамсес, осознавая, что это поступок лицемера, и сдерживая гнев. — Но я больше не хочу, чтобы меня отождествляли с Сетом, как это было в последние годы.
Верховный жрец едва заметно кивнул; причины разочарования фараона в Сете ему были неизвестны, но он, естественно, связал смерть Именхерхепешефа с удалением статуи Сета из зала для аудиенций и ее заменой статуей бога Хонсу. Об истинной причине этого поступка он узнает от своих друзей-придворных… И Небуненеф перешел к основному вопросу, приведшему его к фараону, — организации путешествия упокоившегося принца в Поля Маат.
Слова и ритуалы врачуют израненную плоть живых, как ленты бальзамировщиков с магическими формулировками окутывают мертвое тело человека, дабы смягчить его скорбь по телам тех, кого он недостаточно ласкал, и запахам, которыми он не надышался.
Это был первый настоящий траур в жизни Рамсеса.
В один из семидесяти дней, необходимых для процесса бальзамирования, Рамсес по своей воле разбередил старую рану — так спящий расчесывает во сне укус комара. Он приказал привести во дворец спасшихся моряков, которых в свое время отправили за апиру к восточному берегу Тростникового моря.
Их было семеро. И все семеро, бледные, втягивали головы в плечи, испуганные тем, что придется оправдываться за неудачу, хотя причиной ее стал шторм, а не их нерадивость. Чтобы их успокоить, Рамсес приказал подать всем пива; они пили крохотными глотками, без сомнения, опасаясь, что напиток отравлен. Наконец капитан взял себя в руки и начал рассказ. Подойдя к восточному берегу, они увидели длинный караван, направлявшийся к югу. Люди вели за собой тяжело груженных ослов.
— Когда вы их увидели?
— На тринадцатый день после их постыдного бегства, твое величество.
— И сколько их, по-вашему, было?
— Не меньше двух тысяч, твое величество. Караван тянулся, насколько хватало взгляда.
— Они выглядели измученными?
— Нет, твое величество. Они шли как обычно, ровным шагом. Мы удивились, потому что визирь Небамон сказал, что они будут так измучены жаждой, что не станут сопротивляться. Поэтому мы прихватили с собой побольше еды и бурдюков с водой. Но они не смогли бы тринадцать дней жить без воды, да еще с вьючными животными. Значит, даже в пустыне они нашли воду.
И капитан сделал большой глоток пива, вознаграждая себя за мужество — еще бы, он говорит с самим фараоном!
— И что же случилось потом?
— Когда мы стали готовиться к высадке, чтобы поймать как можно больше этих предателей, внезапно поднялась жестокая буря. Я двадцать пять лет плаваю, но такой мне видеть не приходилось. Небо почернело, и огромные
Рамсес кивнул: эта внезапность была как раз во вкусе гневливого Сета. Капитан испугался, увидев, что фараон делает знак первому придворному. Но, к величайшему изумлению и его, и матросов, повелитель Двух Земель приказал всем выжившим морякам выдать по золотому кольцу. Моряки, взволнованные и преисполненные благодарности, поцеловали по очереди царскую сандалию.
Кортеж, сопровождавший останки Именхерхепешефа как на земле, так и на воде, был самым многочисленным в истории страны: сорок один член царской семьи, все царедворцы, представители жречества обеих Земель, высшие чины армии, высокопоставленные чиновники, наместники…
Именхерхепешеф не успел приготовить себе усыпальницу; ему пришлось довольствоваться семейным склепом в Хер-ан-Ахау, высеченным по приказу отца в скале. Этот подземный дворец спускался на глубину тридцать локтей, и на каждом этаже было по несколько помещений. Это место последнего упокоения еще не было должным образом украшено, но ни один из членов царской семьи все равно бы этого не увидел, потому что надо было прибегнуть к немыслимым трюкам, чтобы проследить за установкой саркофага, который долго несли по лабиринту коридоров и колодцев.
Потом пришел черед погребальной трапезы.
Все знали: вино, подаваемое на подобных застольях, надо пить с опаской. В него добавляли особое зелье, позволяющее сотрапезникам быстро достичь такого состояния, когда какаждого из них могла на время покинуть тело и присоединиться к каумершего. Рамсес едва пригубил напиток, царские супруги тоже скорее делали вид, что пьют, и только юная Исинофрет, тезка своей матери, проигнорировала запрет. Вскоре ее на носилках отнесли на корабль, и проснулась она только на следующий день.
Когда приличествующие случаю песнопения и ритуальные танцы закончились, уже наступила ночь. Засияли первые звезды, словно напоминая людям, что они — не более чем пыль перед очами божеств. В такие ночи человек осознает свое истинное место в мироздании. С приходом дня его самодовольство и гордыня просыпаются снова.
Ни один фараон никогда не похвалялся тем, что является воплощением ночи. Сидя на носилках, перед которыми шествовали двое слуг с факелами, сын бога Скрытого, Света и Бытия долго смотрел на небо — живот богини Нут, матери Сета. Ему вспомнилось, что богиня боялась собственного сына: «Мои пальцы разрывают плоть его, словно наточенные ножи, мои ногти рвут его, как острые лезвия…»
Он принес своего первенца в жертву чудовищу. И был счастлив, что избавился от этого бога, ненавидимого собственной матерью.
Глава 35
Радость горбатого мальчика
Когда последствия природного бедствия устранены, когда разобраны руины и отстроены дома, когда жертвы похоронены, а раненые вылечены, когда посажены новые деревья и пейзаж снова становится гармоничным… не верь глазам своим. Воспоминания о пережитом испытании навсегда остаются в памяти.