Ранчо “Кобыла потерялась”
Шрифт:
И снова все сначала, и Джон слушает через полуоткрытую дверь. Затем трубка кладется на рычаг.
— Это Хуанита… Хуанита Максвелл. Она устраивает прием на пятьдесят человек и не знает, как к этому подступиться. Всегда зовет меня в последний момент на подмогу. Я тебе говорила. Ах да… Мне нужно повидаться с поверенным. Надо было бы подвести воду к нашему ранчо Санта-Маргарита…
Одно из самых больших ранчо в Аризоне, на границе с Мексикой, оно заходит даже на территорию Мексики.
— …и перепродать его по участкам фермерам
Ей не было видно Кэли Джона, который уперся лбом в стекло. Несколько мгновений спустя она обнаружила его в той же позе и дотронулась до его руки.
— Извини… Уверяю тебя, я защищаюсь… Тебе бы радоваться… Я злю его как могу… Вставляю всевозможные палки в колеса и думаю, когда помру, тоже найду средство досаждать ему…
Это было совершенно другое, но чего ради объяснять?
— Идем… А то провороним хорошие места.
Распродажа была ее страстью, и в конце концов она заразила ею Джона.
Или они оба были игроками и не догадывались об этом?
Кэли Джон не играл никогда, даже в девятисотые годы, когда они только приехали в Коннектикут, он и другой, и прежде чем построили ранчо, работали шахтерами в Санбурне, где несколько раз в неделю в «Санбурн-палас» за партии в рулетку и в фараона расплачивались револьверными выстрелами. Другой играл. Редко. Осторожно. Но играл, и Кэли Джон бывал удивлен, обнаружив в такие моменты у другого взгляд, которого не знал.
— Идем…
Длинная машина и спина шофера перед глазами.
— Представляешь, сегодня на распродаже будут вещи, принадлежавшие Роналду Фелпсу…
Периодически тусонский смотритель мебельного склада выставлял на продажу мебель, за хранение которой хозяин долго не платил. Чаще всего это были те, кто разорился, или, как это было с Роналдом В. Фелпсом, покинули эти места, не оставив адреса, и вестей о себе больше не подавали.
Продавали, правда, только до задолженной за хранение суммы, а остатки мебели водворялись снова на склад до нового приказа. Наконец — а именно это и подхлестывало воображение Пегги, — ящики, сундуки, баулы, сумки выставлялись на торги без указания их содержимого.
Всегдашнее солнце и тут же — всегдашняя прохладная тень. Около вокзала — зал мебельного склада и самая что ни на есть в Тусоне пестрая толпа — скопище негров, китайцев, испанцев, индейцев, в отдалении с непринужденным видом толкутся несколько белых, и каждый хочет убедить другого, что он тут из любопытства.
— Дамы и господа, мы продаем сегодня вещи, принадлежавшие господам Линаресу, Моргану, Рейнхарду, Рилсу и Роналду Фелпсу…
Этого Фелпса знали, не зная его самого — англичанин неопределенного возраста, худой, с пробивающейся сединой, он однажды заявился сюда на деньги одной шахтерской бригады. Был он геологом. Жил в Санбурне, в героические времена, потом — в Бисбее, и в конце концов — в Тусоне. Ему было уже очень много лет, когда, пять или шесть лет назад, он покинул эти места, не сказав никому ни слова. Наверное, поехал умирать в Англию.
— Интересует меня только его серебро, — говорила Пегги, приподнимаясь на цыпочки.
Распродажа началась. Дорожная сумка в очень плохом состоянии, ей как минимум уже полвека. Какой-то негр приобрел ее за один доллар. Ящик, в котором, наверное, находятся инструменты, — два доллара.
Пегги Клам начинала волноваться. Между прочих вещей находился герметически закупоренный бочонок, который смущал ее воображение.
— Джон, как ты думаешь, что может быть внутри? Два человека его с трудом поднимают…
И она увеличивала ставки, все выше и выше вытягиваясь на цыпочки.
Некоторые со смехом оборачивались на нее, специально взвинчивая ставки.
Она получила бочонок за пятнадцать долларов и, будь на то ее воля, тут же бросилась бы его открывать.
Почему бы ему не спрятать свое серебро в бочонок? Слишком тяжело, чтобы тащить с собой в Англию. Он наверняка думал послать его за собой фрахтом…
Те немногие, кто не знал Пегги, все время на нее оборачивались, тем более что на ней была смешная шляпка с пером, колышущимся надо лбом, и у дверей стояла большая машина с личным шофером.
О сокровищах, которые люди приобретали на распродажах за несколько центов или долларов, ходили истории.
Длинный баул в очень хорошем состоянии, но недостаточно тяжелый для пресловутого серебра.
— Это для тебя, Джон… Всегда будет куда класть свои денежки.
Пять, шесть, десять долларов… Он хотел было остановиться, но она его подзадоривала:
— Если ты не возьмешь, возьму я…
Было пыльно, пахло и приятно, и не очень, никто не садился, а кроме того, хотели этого или нет, давало себя знать нервное напряжение.
Когда они вышли, заплатив за покупки, миссис Клам настояла, чтобы бочонок и баул поставили на грузовичок, который следовал за машиной.
Нужно было отпереть ограду. Три человека еле-еле перенесли бочонок в гараж.
— Инструменты, Терра… Давай… Говорю тебе, что хочу его открыть сама.
Джону пришлось помогать ей, и когда вышибли дно, оказалось, что бочонок был до отказа набит гвоздями, такими ржавыми, что они превратились в какую-то рыжую массу, как руда.
— Тем хуже!
Она с досадой поджала губы.
— Серебро, значит, у тебя… Подумать только, я-то, дура, заставила тебя увеличить твое состояние.
У баула когда-то был ключ, но он потерялся, и они открыли замок ножницами.
Гвоздей в бауле не было, только старые бумаги. Та, что лежала сверху, вызвала у них приступ хохота. Это была программка «Санбурн-палас», на которой была изображена танцовщица, выставляющая напоказ свою грудь и ляжки; надпись гласила: «Сегодня вечером первое выступление Блондинки Мери». Программке исполнилось полвека.