Рандом

Булгакова Ирина Е.

Единственный адекват (кроме меня, конечно) – Сусанин. В камуфляже, без выпендрежа, в темной шапке, с парой приличных стволов… И все равно. Несерьезное, придурковатое. И я еще пришпилил бы пару матюгов для убедительности – вот такое отношение было у всех к тому, что задумано.

Мне что, больше всех надо? – вместе с плевком под ноги вертелось у меня в голове. Я не верил в успех того дерьма, которое заварил. Несмотря на то, что договорились отслеживать ситуацию как минимум неделю. Короче, дежурить по ночным улицам – идея поначалу казалась мне ничегошной. До того, пока слова не перешли в дело. Теперь меня реально бесили все. Исключение я оставил для подсадной утки. Не пойму, как Максу удалось его уговорить, но вот он – стоял передо мной. Худой, в шапке,

из-под которой выбились волосы. Толстовка едва сходилась на бронежилете. Какой в том толк, если снайпер любил работать беспроигрышный вариант? К примеру, начинал и заканчивал одним выстрелом, контрольным? А от пули в башке как известно не спасет и вязанная шапка.

Охотничьи угодья имели границы – центр города. Наша отчаянная (мля) пятерка собралась центрее не придумаешь, в Генштабе. Сусанин первым обратил внимание на то, что трупы отстрелены в определенных местах. Просто взял и отметил на карте города то, что странным образом расположилось кучно. Я потом удивился, как подобная мысль ухитрилась прийти не в мою голову!

– Я не знаю, с чем это связано. С тем, что снайпер обожает исторический центр города, или с тем, что работа на окраине не дает той степени защиты, - начал вчера Сусанин, но Верзила его перебил.

– Или с тем, что в планы снайпера входит сначала зачистить центр, а потом уже перейти к окраинам.

– Или так, - согласился трезвый и хмурый Сусанин. – Го… Леха гнал его по Жуковского. Сильно сомневаюсь, что в ближайшее время случай повторится. А вот троица Влады практически постоянно тусуется в «Англетере». Конечно, не каждый день. Но я смогу уговорить их пожить там с недельку. Место подходящее. Удобное, в смысле. Ребята часто бродят по ночам. Что на руку нам.

– И киллеру, - вставил толстяк Яровец.

– Конечно, самое удобное для него место – крыша Исаакия, но… Оттуда хрен удерешь. А, как я понимаю, киллер – орешек тертый. Я предлагаю установить посты здесь и здесь.

Пока они болтали, пока Сусанин тыкал пальцем карту в разные места, я думал, что бы это значило? «Го» в начале моего имени. Как он там меня называет про себя. Говнюк? Вот ведь сука. Я его только Сусанин, да Макс. Дерьмо. Надо тоже придумать ему погоняло. Буду начинать: «Эй, пи… Сусанин». Понравится ему это, интересно?

За окнами стемнело. На Дворцовой ошалело перемигивались фонари. Какие-то сплошные точки-тире. Была же реально такая хрень. Морзе называлась. Вот и идет гребанный пунктир по району, от фонаря к фонарю предупреждая летучего киллера о том, что четверо лузеров вышли на, блин, охоту. В том случае, конечно, если я сейчас не смотрю ему прямо в глаза… Хрен там еще их отыщешь под капюшоном.

Толстяк нервничал, всю дорогу дергал плечом. Меня бесило, но я молчал. Мне не хотелось опять слышать «Го… Леха», не хотелось залупляться раньше времени. С тяжелой ГэШухой в кобуре я мог пойти до конца. Правда. Не сомневаюсь, что после пожалел бы… Но после.

– Слышь, Яровец. Ты чего все время дергаешься, нервы замучили? – ухмыльнулся Верзила.

– Да, блин, руку отлежал, - в тон ему отозвался Яровец. – Прилег днем и вырубился напрочь. А потом, это, просыпаюсь, рядом жена устроилась. Типа, не хотел…

– А у меня в армии случай был, - быстро заговорил Верзила, будто боялся, что его перебьют. – Я связистом был, при штабе. Каморка у меня была там отдельная. Запрусь, бывало на дежурстве. Пока ничего срочного нет, привалюсь башкой к стене и дрыхну. Так вот. Однажды рубанулся по-черному. Просыпаюсь, блин, чую – шеей не могу пошевелить. Не, ну точно говорю – как переклинило. Мне дежурство сдавать, через плац тащиться, честь там отдавать офицерам - а у меня башку свело. Добро бы на правую сторону! Так нет! Я и так, и сяк – башка к левому плечу как приклеилась! Куда, блин, деться? Ну, иду по плацу и думаю, только бы не Шеленберг – был у нас такой лейтенантик. Зверь тот еще. Ну, закон подлости, понятно. Подхожу уже к казарме – мне навстречу этот хрен валит. Я, как положено, честь отдаю, а голова-то намертво лежит на левом плече!

И Шеленберг мне такой: «Ты, Смирнов, издеваешься?» Я в отказку. Товарищ лейтенант, у меня, типа, фурункул вскочил, шею повернуть не могу. А сам думаю, в медпункт меня сейчас пошлет, вот там и определят какой у меня «фурункул». А этот сучонок прищурился и мне так с улыбочкой говорит: «До дембеля полгода, Смирнов. Думаешь, я не смогу сделать так, чтобы вся предыдущая служба тебе раем показалась? А для начала я знаю хорошее лекарство от фурункулов – два наряда вне очереди за нарушение устава».

– Нет большей тупости, чем эта ваша армия, - вдруг услышал я с того места, где стоял Кир. – Одна дедовщина чего стоит, все эти черпаки, деды… Приказы начальства не обсуждаются. А если начальник дурак?

– Слышь, парень, - с кресла поднялся Сусанин, подошел к пацану.

Я решил, что он не сдержится. Вывалит на пацана типа «хлебало завали» и тогда прости прощай наша подсадная утка. Улетит, и некому будет крылышки подрезать.

– Оставим разговор для другого случая, - отеческим тоном успокоил Кира Сусанин и взглядом остановил готового сорваться Верзилу.

– Ладно, парни, хорош пи… болтать, - сказал Яровец, поднимаясь с дивана. – Стемнело.

Сусанин кивнул.

– Гарнитуры проверили, переговорники в порядке. Что ж. До связи. И по местам.

Я сам вызвался дежурить с Данькой. Мы поднимались по лестнице на крышу здания. Я отстал от него, обдумывая план дальнейших действий. Неожиданно, на одном из переходов я услышал звуки. Гитарный перебор. Ну, точно – быстрый, заводной латино. Я притормозил, вслушиваясь. Маловероятно, что кому-то из шизиков удалось выжить. За полгода их почти не осталось. Только те, за кем ухаживали родственники. Мой отчим… Вот ведь хрень. Он тоже жил. Получается, я заботился о нем? Дурь какая. Все, даю себе слово – мать умерла, и я туда больше ни ногой. А как же, блин, обещание наблюдать за долгой и мучительной смертью Михалыча – вдруг кипятком плеснуло внутри меня. Так… я и буду наблюдать. Буду появляться на квартире, только перестану таскать пиво и жратву. Тухлятину в том числе. Осточертело смотреть, с каким удовольствием он все жрет. Отчим не чувствовал боли, не реагировал на унижения… Может, поэтому я перестал испытывать радость, издеваясь над ним, когда это понял? Пусть сдохнет. И опять жалость кольнула левый бок: умрет единственный, последний, знавший меня… Мля. Я схожу с ума. Виновата та сволочь, что взяла в руки гитару! Наверное, за дверью доживает свои дни отшельник, не пожелавший себя объявить! Матерый чел, у которого хватило сил забить на нас, жалких слабаков, называвшие всякие мусюсю планами на будущее.

– Слышь, Леха, ты чё там завис? – упало на меня сверху через пару лестничных пролетов.

Я хотел огрызнуться и передумал. Не нужно злить его заранее. Сначала нужно оглядеться, присмотреть пути отхода, место для укрытия. Словом, дел до хера.

– Иду, - хрипло отозвался я. – Чё, блин, уже соскучился?

Даниил не ответил. Сверху донесся скрип давно немазаных петель и торопливый свист ветра, тут же отрезанный закрывшейся дверью. Я взлетел на пятый этаж и остановился как вкопанный. Согретая в моей руке рукоять пистолета малость успокоила меня. Как ни хреново признавать, но я ссал открывать дверь. Я реально представил себе, как получаю пулю в лоб, стоило мне войти. Черт меня дернул задержаться!

Звуки музыки стихли и я остался без поддержки. И да – надо было решаться. Я снял предохранитель, прижался к косяку и потянул ручку на себя. В открывшийся проем ворвался ветер. Я осторожно заглянул в щель и не увидел ничего, кроме темного неба в паутине мелких неярких звезд - я уж забыл, как они выглядят.

– Я уж думал, ты не придешь, Леха.

Даниил стоял на самом краю, между двух бетонных дымоходов, у решетки. Я сделал вид, что закрываю дверь, а сам убрал пистолет в кобуру.

– Оптику не догадался с собой взять? – спросил он. И застыл, картинно облокотившись на решетку, показывая, что его нисколько не заботило то, что железо могло проржаветь.