Рандом
Шрифт:
– Зачем?
– открытый взгляд Антошки выражал недоумение.
– Такой вот танец, - пожала плечами мама.
– Ты же знаешь, что в некоторых танцах бывают нужны разные вещи. Помнишь, мы с тобой смотрели выступление гимнасток? Там девочка танцевала с длинной лентой. Ты тогда тоже спросил "зачем?". От гимнастки требуется показать, как она умеет владеть собственным телом...
– Даже когда ей мешает лента, - закончил за маму Антон.
– Ммм, - давясь от смеха, фыркнула мама.
Потом я собралась, терпеливо выслушала обычные наставления и потащила
Когда усталая, но удовлетворенная я вернулась, Антошка спал, а мама клевала носом перед телевизором. Она еще попыталась общаться со мной, забросив удочку со словами "Где были?", но у нее не клюнуло. В смысле, я отмахнулась от нее вечным "Ой, все" и пошла спать.
С чистой совестью, еще незамутненной осознанием того, что я плохая дочь. Чувством, которое будет преследовать меня. Потом.
После.
Я пропустила ту минуту, когда все началось. Может, открой я ночью глаза, ничего бы не случилось!
Утро нового мира сперва попыталось пробить мой крепкий сон маминым "Влада ... опять опоздаешь". Эмигрантка из будних дней, фраза пролетела мимо моего сознания, подарив еще пять минут безмятежности. Меня поднял с постели не ультиматум о будущих санкциях, а острое чувство несправедливости - стоило только осознать, что тебя будят в воскресенье!
За окном шел не просто дождь - настоящий ливень, со всеми атрибутами ранней майской грозы. Молнии пробивали опухшее брюхо тяжелой тучи, запоздало гремел гром. Исполненная негодования, я появилась на пороге кухни, путаясь в полах растянутой до колен туники.
– Мама, а что такое стриптиз?
– по-вчерашнему спросил Антошка, бросив первое зерно в почву нового осознания действительности.
– Тебя заело что ли, голопузик? Мама, могу я хотя бы один раз в неделю отоспаться? Какого черта сегодня происходит? Я не помню, чтобы мы куда-то собирались! В любом случае, надо было меня вчера предупредить!
– Пока я выстреливала гневной тирадой, зерно, брошенное заботливой рукой Антошки, проросло и дало стремительные всходы.
– А что сказала воспитательница?
– опять спросила мама.
– Ее там не было. Когда она пришла, Толик уже в кровати лежал... Только никому не говорите!
– Обещаю.
– Мама со вздохом поставила чашку на стол.
– Это какой Толик? Иващенко? Из соседней парадной?
– Так да.
Всходы зазеленели и расцвели пышным цветом. Без сил опустившись за стул, я молчала, получив от мамы под столом вчерашний пинок ногой.
– Мама, - наконец, промямлила я.
– Вы что, сговорились? Что за тупой розыгрыш...
Я говорила вместе с ними. Мои слова с трудом пробивались
Они меня не слушали.
– Это не смешно!
– зло сорвалась я, вскочила и натолкнулась на полную участия и какой-то неприкрытой тоски просьбу мамы остаться вечером и поболтать.
Потом я слышала это много раз и несколько раз даже отвечала. Я ловила мамин взгляд, сжимала теплые ускользающие руки и говорила, шептала, кричала. Я орала, что я останусь вечером, что сделаю все, что она только захочет, что буду самой примерной дочерью на свете!
Что буду сидеть дома!
Что буду сама печь эти чертовы блины!
Только пусть очнется!
Пусть все будет как прежде!!..
А в то дождливое воскресенье, полная еще неясного, но однозначно отвратительного предчувствия, я наспех собралась и на вылете случайно - как выяснится позже - в тему поймав сухое мамино "не задерживайся!", бросилась за дверь.
Мама не напомнила мне о зонте, как было всегда. Я взяла его машинально.
Я стояла на улице и словно видела себя со стороны - маленькую, худую, с короткой стрижкой темных волос, с фиолетовой прядью, падающей на глаза. Крупные капли наотмашь били по прозрачной поверхности зонта.
Дождь, от которого впервые никто не прятался, стеной падал на город. По тротуару шли люди. Промокшие насквозь, они улыбались, обменивались друг с другом ничего не значащими простыми фразами. К мокрым лбам липли волосы, косметика стекала по женским лицам, пачкая одежду. Мамы вели в школу детей, нимало не беспокоясь о том, что под дождем мокнут неприкрытые детские головы.
Я одна стояла под зонтом, наблюдая будничный, тихий, заполненный стуком капели и расходящимися на лужах кругами, конец света.
Сусанин
С белыми, трясущимися губами, на которых еще шипели слова - что-то среднее между "суки" и "сволочи", я держал Дашку за горло.
Ее лицо покраснело, жилы на шее вздулись. И сквозь этот кошмар, сквозь боль, сквозь сновидения, сквозь иную вселенную, забитую слезами и обидными словами, она продолжала тянуться ко мне губами.
Когда-то, давно, я предпочел бы видеть ее мертвой, чем в объятиях другого мужчины... Она никому не досталась. Даже мне. Я сжимал пальцы, чувствуя, как бьется пульс на ее шее. Его стук отдавался в ушах. Мы оба не дышали - она от недостатка кислорода, я от бешенства. В моих силах дать ей умереть! Я не хочу, чтобы она мучилась!!
Девушка, которую я любил.
Не мысль, а скорее недавнее воспоминание провело острием по моему черепу. Как там сказала неделю назад Влада? "С чего ты взял, что они мучаются? Скорее наоборот - они счастливы!"
Пусть даже так! Что это меняет? Да ничего. Я все равно должен ее убить. Пусть и по другой причине - чтобы не мучился я!
На этом сознательном решении я разжал пальцы. Ее обмякшее тело упало на кровать. Открытым ртом она хватала воздух, пытаясь протолкнуть заученные слова.