Раненые
Шрифт:
— Ты взяла что-нибудь? — спрашивает он, косясь на сумку на моём плече.
— Нет, — вру я, гордясь своим спокойным голосом.
— Хм, — мужчина смотрит на меня. — Ты лжёшь. Это её сумка. Я видел её с ней, когда она навещала свою дочь в Бейруте.
Во мне зарождается паника.
— Пожалуйста. Здесь просто немного еды.
Он отмахивается от меня.
— Иди. Ей уже не понадобится еда, не так ли?
— Нет, не понадобится.
Мужчина снова машет рукой, обходит меня, закрывает за собой дверь и тащится через коридор в квартиру старухи. Я мгновение
Денег хватит надолго. Я могу жить на деньги старушки в течение многих месяцев, мало питаясь, немного воруя, чтобы растянуть их. И в один день деньги закончились. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я видела Хасана после смерти тёти Мейды.
Год или, может быть, больше? Не знаю. Я искала работу: стирка белья, готовка, уборка, но никто не хотел помочь. Все хотят оставаться в своих домах, где безопасно. Хотят притворяться, что не слышат выстрелов, не видят грузовики с грозными солдатами, не слышат шум самолётов над головами.
Я в отчаянии. От голода дыра в моём животе продолжает расти. В доме снова нет еды. У меня нет денег, я не могу найти работу. Я брожу по городу, заглядывая в магазины и выпрашивая еду или работу.
Никто не уступает. Никого не волнует. Я – простая девчонка.
Я ухожу от дома всё дальше и дальше, пока однажды мне не удаётся вернуться до наступления темноты. Я съёживаюсь около двери, наблюдая, как тьма, словно голодные пальцы, просачивается сквозь здания. Я почти заснула, когда запах приготовляемой еды достигает моего носа. Слышу громкий, шумный и пьяный мужской смех. Я встаю, осматривая улицу. И вижу оранжевое мерцание костра на крыше, и прежде чем осознаю это, медленно пересекаю улицу, прохожу через почерневшую дверь и вверх по скрипучей, шаткой лестнице в задней части здания. У меня нет плана или любой идеи, что ожидает меня здесь, но запаха жареного мяса достаточно, чтобы прогнать осторожность из моего разума.
Несколько мужчин сидят на ящиках, вёдрах и старом диване, расположившись вокруг костра, разведённого внутри какой-то старой металлической бочки. Я вижу восемь мужчин. Их винтовки лежат на земле либо подпирают небольшие ограждения на крыше. Они передают друг другу бутылки с алкоголем, отпивая из них большими глотками. Один из мужчин поворачивается, чтобы взять протянутую бутылку, и видит меня. Он толкает мужчину рядом с собой и бутылкой указывает на меня.
— Тебе не следует здесь находиться, девочка, — говорит он.
— У вас есть еда, — почти шепотом говорю я. Как будто это всё объясняет.
— Да, есть, — говорит он.
— Я голодна. Пожалуйста, вы можете дать мне немного еды? — Не двигаюсь, когда он протягивает мне конвертик из фольги. Я вижу в нём мясо, и мой желудок громко урчит.
— Подойди и возьми его, — говорит он. — Я не сделаю тебе больно.
Не уверена, что верю ему. Его голодный взгляд проходится по моему телу. Я хочу повернуться и убежать, но голод в моём животе господствует надо мной. Я медленно иду вперёд. Другие мужчины сидят молча, отставив бутылки, и, прищурившись, наблюдают за обменом. Кажется, они даже
Один из них натягивает пальцами ткань штанов на его коленях. Они все смотрят на меня. Страх ускоряет биение моего сердца, но я не могу отвернуться. Фольга с жареным мясом почти в моих руках. Мне это нужно. Я не ела несколько дней. Мой желудок снова урчит – достаточно громко, чтобы все услышали, а тот, кто держит еду, улыбается. Это не весёлая или смешная улыбка, а торжествующая.
Я тянусь за пакетиком, и он позволяет мне его взять. Я хочу быстро съесть это сочное вкусное мясо, словно животное, но заставляю себя замедлиться, наблюдая за мужчинами. Я откусываю и тщательно прожевываю, практически стона от облегчения. Ещё один укус, и я почти забываю о мужчинах.
Почти.
Твёрдая большая рука хватает меня за запястье.
— Девочка, за всё нужно платить. — Голос низкий, грубый и жёсткий.
Я поднимаю взгляд и вижу карие глаза-бусинки, плотоядно смотрящие на меня.
— У меня нет... нет денег. — Приложив огромное усилие, я возвращаю свёрток. — Возьмите назад. Мне нечем платить. Я сожалею.
— Я ничего не говорил о деньгах. — Он хихикает, словно сказал что-то смешное, но я не знаю, что.
Другой мужчина говорит:
— Она слишком молода, Малик. Нет.
Тот, кто со свёртком мяса – чьё имя, кажется, Малик – смотрит на другого с отвращением.
— Она достаточно взрослая. Ты не должен вмешиваться. — Он смотрит на меня. —У тебя были кровотечения?
Я смущена.
— Что? Кровотечения? — Я пытаюсь высвободиться.
Его хватка на моих руках усиливается.
— Да, девочка. Кровотечения. Кровь твоих месячных. Кровь женщины.
Я чувствую ужас и смущение, пульсирующие сквозь меня.
— Д-да. Более года назад.
Ухмыляясь, он обращается к другому мужчине:
— Видишь? Она – женщина.
Я начинаю понимать, что происходит. Качаю головой и пытаюсь вырваться.
— Пожалуйста, не надо. Нет.
Малик не отпускает. Его ухмылка становится шире.
— Да, девочка. Да. Ты съела мою еду. Теперь ты платишь мне. Это будет не слишком больно. Я не монстр. Я не буду делиться тобой.
— Нет, будешь, — говорит кто-то с угрозой в голосе.
Малик рычит и поднимает винтовку с земли, не выпуская мою руку.
— Нет, не буду. Она съела мою еду.
— Ты не должен так поступать, — говорит тот, кто первый возразил. — Она просто девочка. Я куплю тебе больше еды. Отпусти её.
Малик плюет на землю, немного покачиваясь.
— Ты – слабак, Мохаммед.
Он тащит меня от костра к скоплению теней под лестницей. Я спотыкаюсь позади него; страх бешено скачет сквозь моё тело. Лестница скрипит под его весом, и от моего страха темноты я пропускаю ступеньку, спотыкаясь. Малик ловит меня, удерживает за запястье и поднимает на ноги. На полу в углу находится постель из одеял, пустая бутылка из-под спиртного, коробка со снарядами, картонная коробка с банками и другими продуктами питания, а рядом с кроватью лежат несколько журналов с изображением обнаженных американских женщин.