Ранний старт 4
Шрифт:
Особенность Довганина в том, что он требует от всех твёрдых знаний. Не допускает того, чтобы отдувался за всех кто-то один. И даёт право голоса по очереди. И если кто-то один не знает, отправляет осваивать материал всю компанию. Приверженец солидарной ответственности. В принципе, правильно. Все должны всё знать.
— Почему у вас получилось такое значение ускорения свободного падения. Всего 9,2, хотя оно 9,8 на самом деле?
Молчу и поглядываю на девчонок. В дело вступает Люда:
— Во-первых, всегда есть погрешность измерений…
— Она не даст ошибки в шесть процентов.
Девочки озадаченно замолкают. Довганин смотрит на меня. А я что, мне не трудно:
— Самое главное в том, что формула математического маятника изначально выводится приближённо. Считается, вернее, принимается, что материальная точка движется по прямой. И потенциальная энергия возникает только за счёт отклонения от вертикали. На самом деле движение происходит по дуге, к потенциальной энергии добавляется ещё немного из-за подъёма на небольшую высоту.
— Гм-м… хорошо. И как можно уменьшить погрешность?
— Это уже второй вопрос, — констатирую и тут же отвечаю: — Удлинить маятник. Удлиним в десять раз, во столько же раз уменьшим паразитную добавку потенциальной энергии…
Довганин не был бы Довганиным, если бы не попытался нас приопустить:
— А как вы объяснили бы высокую погрешность при измерении физического маятника?
(физический маятник — груз на пружине)
И тут же затыкает мне рот. Девочки, оставшись без моего прикрытия, задумываются.
— Наверное… — начинает и замолкает Люда.
Довганин делает отстраняющий жест:
— Объясните им, Колчин, потом подходите.
Пришлось отходить и пропускать очередь. Ничего страшного, рабочий момент.
— Девочки, та же самая картина. Закон Гука тоже имеет приближённый характер. Смотрите, как на самом деле зависит сила реакции любого материала на деформацию… — рисую график.
Забочусь так же и о следующем вопросе. Следующих. Предсказать не сложно, они уже были.
— Высокая погрешность объясняется приближённым характером закона упругости Гука, — отбарабанивает ответ Люда, когда снова подходит наша очередь.
Довганин делает нам знак молчать и обращается к Вере. Вопрос оригинальностью не страдает:
— Как повысить точность?
— Уменьшить амплитуду колебаний, — без промедления отвечает девушка. — Чем меньше относительная деформация, тем точнее соблюдается закон Гука.
— Хорошо, — препод делает отмашку кистью и ставит плюсик в своей тетради напротив наших фамилий.
— У-ф-ф-ф! — дружно говорят девочки уже за дверью. — Всегда душу выматывает.
19 марта, среда, время 18.10
Москва, музыкальная студия «Хронос».
— Значит, я вам уже не нужен? — по-детски обиженно выпячиваю нижнюю губу.
Присутствующая рядом Камбурская хихикает. Только что Арнольд известил меня о том, что нашёл мне замену. Высокого, слегка кудрявого тощего парня.
— Вить, извини, но это же не дело, такие праздники пропускать, — разводит руками администратор. — Сам знаешь, какая страда в праздники.
Он что, натурально считает, что обоснованно, но кинул меня?
— Может, не сто, но тысяч восемьдесят ты точно потерял, — Арнольд продолжает думать, что добивает меня.
Надо бы его в чувство приводить.
— Нашёл и нашёл, — пожимаю плечами. — Я что, против замены? За меня в университете как раз взялись серьёзно. Ты, говорят, доплату к стипендии получаешь, так что будь добр. Я ж не могу против деканата пойти.
— И велика доплата? — в голосе Арнольда насмешка.
— Не велика, конечно. Но сам должен понимать, если платят хоть что-то, то имеют право требовать, — затем говорю прямо: — Арнольд, ты, пожалуйста, не думай, что сильно меня огорчил. Для меня музыка — всего лишь хобби. Мне заработанного у тебя как раз до конца года хватит. На безбедную студенческую жизнь. Давай с песнями решать. Держи бумаги.
Папахен меня долго тряс с этими документами. Пока баланс на телефоне не обнулил. Но всё-таки подписал и прислал. Через проводника поезда. Обошлось в пятисотку. Это у них минимальная ставка за доставку личной почты. На почтовую службу надежды нет. Они совсем мышей не ловят.
Арнольд минут пятнадцать изучает бумаги. Потом задумчиво кивает и уходит. Возвращается, выкладывает деньги. Как договаривались, шестьдесят тысяч. На репетиции мне разрешают присутствовать. Подозреваю, Арнольду выгодно иметь меня в качестве пугала для новенького саксофониста. Валерой его зовут. Наверняка сказал ему, что если взбрыкнёт, то резервный музыкант у него в наличии. Да мог и не говорить, у того самого глаза есть.
Хм-м, играет неплохо…
— Пожалуй, лучше, чем ты, — в унисон моим мыслям говорит Камбурская, садясь рядом.
Хмыкаю:
— На таком инструменте я сам сыграю лучше, чем я, — у Валеры аппарат классом выше, наверняка дороже раз в пять.
— Так купил бы…
— Нафига? Я ж говорю, я — не профи, мне такой нарядный инструмент ни к чему.
Молчим, слушаем музыку. Борюсь с приступом ревности, когда исполняют моё. С непроизвольным напряжением вслушиваюсь в каждую ноту саксофона. И не могу выделить главного в смеси одолевающих меня чувств. Кроме тяжёлой ревности собственника нарастает тщеславная гордость автора и примешивается придирчивость экзаменатора.
Валера поступает очень правильно. По исполнении спрыгивает со сцены, подходит:
— Виктор, как тебе? Замечания будут?
Арнольд, вижу, косится, делая вид, что ему всё равно.
— Вот в этом месте… — напеваю фразу, выделяя нужное место, — чуть-чуть ниже. Прямо вот, чтобы почти незаметно было.
Немедленно отходит чуток поодаль, исполняет отрывок. Показываю большой палец, киваю. Успокоенный музыкант уходит на сцену, а я чувствую, что меня отпускает. Только авторское самолюбие мурлычет.