Раны любви
Шрифт:
И тогда Маруся оживлялась. И в ее серых глазах горели искры любопытства и жадности к жизни. И, счастливая тем, что она делалась невольной участницей чужой и содержательной жизни, она бежала к себе домой, на 9-ю Рождественскую, и грезила о милых и хороших людях, которые жили, мучились, страдали и радовались в тех коротких словах, которые они доверяли телеграммам.
И Маруся тогда ложилась спать на свою неуютную, «от хозяйки», железную, всегда дрожавшую кровать и мечтала, лежа навзничь и широко разметав руки свои, белые с золотистым
И сны в такие ночи истомляли ее и с еще большей тягой к другой жизни и с еще большим отвращением к своей теперешней жизни шла Маруся в свое отделение работать…
Однажды перед глазами Маруси мелькнула телеграмма, которая сразу заставила ее встрепенуться.
В телеграмме крупным, энергичным почерком были выведены ясные слова и от них на Марусю пахнуло запахом тех слов, которые она слышала в снах своих.
«Дорогая, — читала Маруся чужие слова, — все эти дни тоскую. Отсутствие вестей убивает. Пощади меня. Позволь приехать. Обнять тебя, маму. Она позволит называть себя моей мамой?»
Маруся торопливо сосчитала количество слов. Написала квитанцию. И все время неудержимо хотелось посмотреть в лицо того, кто принес эти слова, написанные так энергично и так красиво… Слова, от которых так сладко-больно сделалось у сердца Маруси.
И искоса она метнула своим взором в него, подавшего эти слова.
И, принимая деньги и отдавая сдачу, она увидела молодое лицо, нервное, подвижное. Должно быть, красивое. Потому, что горели глаза. Небольшие черные глаза. Но сразу видные.
Волнуясь, проводила Маруся молодого человека глазами и рассеянно слушала, что говорил ей следующий податель, какой-то офицер с серым лицом, покрытым морщинами.
И почему-то она, продолжая дальше свою работу, все посматривала на кучу синих листков поданных телеграмм, отложенных в сторону. И чуялось ей, что из всей этой груды та небольшая телеграмма — самая прекрасная, самая нежная…
Мальчик унес очередную группу телеграмм. Но Маруся до конца своей службы помнила эти слова, и они теплом веяли на ее душу, и хотелось ей узнать поскорее ответ той… той, которой были посланы такие молитвенные зовы на юг, в Ялту…
На другой день она перебрала ленты и прочитала ответ.
«Приехать неудобно. Мама ничего не знает. Не решаюсь открыть правду. Имей терпение».
Маруся передернула плечами и пошла к себе, за свое обычное место.
В отделении никого не было, и Маруся свободно могла думать.
Ей грезились люди вместо слов. И она за этой женской телеграммой почему-то видела какое-то каменное лицо, с сухими, решительными глазами. Вероятно, худая женщина, сильная брюнетка. Какая-нибудь грязная женщина.
Почему грязная женщина?
Маруся не отдавала себе отчета в этом. Но ей казалось, что эта женщина должна быть нехорошей, не чуткой, нелюбящей.
Она скрывает свою любовь от мамы. От мамуси. Разве это можно? Мамуси все такие чуткие, любящие, всепрощающие. Марусина мамуся такая славная старушоночка. Вся — одна морщинка. И вот уж от нее нельзя ничего скрыть. Все видит, все знает мамуся славная. И сердце у нее больное, но доброе.
А он?
Горячо сделалось от этого вопроса Марусе.
Он, тот высокий, с нервным лицом, значит, со страдающим лицом. У него такие страдающие глаза. И все у него, по-видимому, страдает. Душа его плачет. Ведь, он так любит… И стремится к ней, холодной, скрытной, расчетливой женщине…
И судорога отвращения пробегает по душе Маруси, и вдруг ей страстно хочется видеть его, того, страдающего.
Взглянуть в его лицо и прочитать, что же на нем теперь написано? Как он пережил этот ответ?
И, вся во власти этого желания, опять, по обыкновению, машинально, читала чужие телеграммы, считала слова, получала деньги и отдавала сдачу Маруся. И часто-часто оборачивалась она к входной двери, ожидая, что там промелькнет знакомая фигура того молодого, юного, прекрасного…
Шли часы, мелькали люди. Маруся уходила обедать, вновь приходила, и вновь тусклыми и глупыми, ничего не стоящими казались ей все телеграммы, что считали люди нужным посылать.
И только к вечеру пришел опять он.
В отделении никого не было.
И Маруся, вспыхнув алой краской, увидела его сразу, когда он вошел. И с сильно забившимся сердцем ждала она его и, когда он подошел и дрожащею рукою приняла телеграмму.
И впилась в нее глазами.
«Родная деточка. Не могу больше любить тайно. Ты должна сказать все маме. Молю, пусть позволит она приехать. Хочу твоей ласки. Безмерно люблю тебя. Тоска сожгла меня всего».
Маруся перечитала несколько раз текст телеграммы, делая вид, что она ошибается в числе слов.
— С вас один рубль семьдесят, — говорит она притворно холодно подателю.
И смотрит на него жадно и любопытно.
Какие у него глаза! Точно молящие, скорбящие, плачущие.
И какой он молодой! Даже легкий румянец на щеках. И небольшие усики, черненькие, над красными губами.
Было неловко долго смотреть, и Маруся отсчитала сдачу.
— Merci, m-lle, — прозвучал спокойный, низкий голос.
— Пожалуйста, — ласково отвечает Маруся и видит тотчас, что в телеграмме есть пропуск: не обозначен город.
И она взволнованным голосом говорит ему:
— Вы ошиблись, m-eur, в телеграмме не указано, что нужно в Ялту.
И ей сделалось стыдно за нескладность своей фразы.
— Разве? — удивился он. — Позвольте, я исправлю.
И он протянул руку.
И такой красивой показалась Марусе эта рука, «страдающая рука», — прибавила она в своем уме, — что страстно захотелось ей поцеловать эту руку…