Раны любви
Шрифт:
И Саня подымает руки, точно над роялью, и с первым слогом первого слова опускаются руки, и пальцы быстро бегают по клавишам пишущей машины, и, наклонив голову, жадно слушает Саня милый, печальный голос, и его печальный аккорд дрожит в ее душе, и тоскует ее молодая и чистая душа, и золотые нити от нее протягиваются к его тоскующему сердцу.
Секретарю принесли телеграмму, которую он очевидно, ждал, потому что сегодня с утра он волновался, часто посматривал на
Саня терпеливо писала, поправляла удачно фразы секретаря, за что он ее несколько раз благодарил, и с тревогой следила за волнением милого, умного лица.
И когда секретарь прочитал телеграмму и с наружным спокойствием положил ее в ящик письменного стола, Саня поняла, что случилось что-то большое и важное.
И это большое и важное, казалось, задело своим крылом и ее, Саню. И сердце ее сделалось тревожным и трусливым. И она смотрела скорбно в его лицо и ждала какого-то удара со стороны…
А его лицо было бледно. Вот черные тени сморщили лоб и полузакрыли глаза. Расширились, побледнев, ноздри, — и в висках сделалось больно, — недаром же он их судорожно сжимает, точно хочет раздавить жгучую боль.
И у Сани заболело в висках, и зеленые, золотистые мушки запрыгали в глазах. А в сердце, рядом с колючей тревогою, затеплился новый свет, яркий и сильный.
И хочется Сане тихо подойти к нему, положить его красивую умную голову к себе на грудь, прижать смело, даже бесстыдно. И потом наклониться к белому лбу и по-матерински поцеловать его, коснувшись слегка губами. А потом прильнуть к его губам долго-долго…
Чтобы потемнело в глазах и чтобы сладкий яд сразу же зажег кровь. Чтобы повторились наяву грешные весенние сны…
И Саня закрыла глаза. И голова ее кружится в сладостном водовороте ощущений. И кажется ей, что этот мимолетный сон был и будет наяву…
Секретарь встает и торопливо бросает слова:
— Сегодня работать не будем, довольно…
Саня молча собирает исписанные листы и конверты. Последнее письмо не окончено. Но Саня понимает, что напоминать о нем совершенно бесполезно.
И она, по обыкновению, закрывает машину, — сегодня медленнее, чем когда-либо, — и боковым взглядом следит за секретарем.
А он нетерпеливо кусает ус, и его пальцы дрожат и выбивают по столу какую-то дробь.
Саня уходит.
Подойти… броситься… молча прильнуть к нему… молча осыпать его ласками… заплакать на его груди теплыми детскими слезами…
Она делает два шага.
— Петр Сергеевич…
Голос ее дрожит. На глазах слезы. И в горле тотчас завертелся какой-то твердый комочек, который вот-вот сейчас задушит, если не прогнать его рыданиями.
— Что вам угодно?
Холодом веет от этого печального голоса.
Чужой он ей, чужой. И такой близкий. Так радостно ей чувствовать себя около него в минуты его горя.
Саня останавливается и протягивает руку секретарю.
— До свидания, — тихо-тихо и еле выговаривая слова, произносит Саня.
И когда секретарь протягивает ей руку, — она порывисто берет ее и порывисто целует.
И на мгновение останавливается, боясь поднять глаза, а затем быстро уходит.
А Петр Сергеевич, точно ничего не случилось, опустился в кресло.
И глубоко, и громко вздохнув, потянулся за телеграммой и, с жестокостью растравляя рану сердца, десяток раз читал, перечитывал и учил наизусть огненные слова:
«Решение бесповоротно. Лучше разойтись, чем мучить друг друга. Навсегда прощай. Зоя».
Саня бродила целый день по городу.
А затем на набережной просидела до позднего вечера, когда развернулась над столицей прекрасная белая ночь, волшебная и нервная, красивая и мучащая.
— Простите, я, кажется, вывожу вас из задумчивости?
К Сане наклонилось наглое лицо с пушистыми усами и большими черными глазами, лукавыми, задорными, блестевшими искорками смеха.
Саня встала и пошла.
И плечо о плечо пошел за ней какой-то, — не то военный, не то студент.
И тихо звучал его голос:
— Вы прекрасны, как эта ночь. Жаль нет гитары, — я вам пропел бы обольстительный романс.
Саня улыбнулась и посмотрела на говорившего.
Военный писарь приосанился и хотел продолжать. Но Саня, указывая рукой на стоявшего на мосту городового, тихо обронила:
— Вы хотите дойти со мной до городового?
Писарь почтительно шаркнул ногой и молча пошел в обратную сторону.
А у Сани перед взором все еще мелькали его пушистые усы и смелые, горящие глаза. Тоже черные.
Но только нет в них печали. Пляшет радость. Простая, славная радость жизни. Где-то она, радость для Сани?
Нет ее, нет…
Саня ни о чем не думала. Усталая и разбитая, она притащилась домой и легла тотчас в постель. Тяжелый сон пришел к ней из-за занавесок, за которыми спокойно дремала и грезила светлая ночь.
И когда засыпала Саня, к ней наклонилось знакомое лицо, и печальные глаза глядели по-детски, жалобно, и вдали слышался детский, робкий и покорный стон.
А потом наклонилось наглое лицо, и горели страшным огнем черные радостные глаза.
И жгли они, и волновали.
И металась Саня по постели, и задыхалась то от сладких образов греха, то от злых кошмаров, черными тенями пугавших душу.
Бледная, с трауром под глазами и с сильной головной болью пришла Саня в редакцию.