Раны любви
Шрифт:
— Фу, пропасть!
Боренька вскочил и встряхнулся.
Стал быстро одеваться и скоро убежал из дому.
Убежал в кабак. В тот ресторанчик, где собирались постоянно студенты, его гимназические товарищи, но куда он не ходил, потому что не любил никакого буйства молодости и не понимал его.
Сейчас его туда потянуло. Ему хотелось новых ощущений, Он пылал неосознанной жаждой рассказать всему миру все, что он только что пережил. И в то же время хотелось ему осмеять и, осмеявши, выбросить из души все, только что пережитое.
В
Поэтому в ресторане было всегда полно. Хозяин его, Трофимыч, старый, тонкий, худой и изможденный старик, как статуя, неподвижно сидел за конторкой.
Также неподвижен оставался он и при всякого рода буйных и громких историях, которые часто, слишком часто разыгрывались в кабачке. Неподвижно и холодно заносил он в «книгу бытия», как ее прозвали студенты, все студенческие долги. И неподвижно, и холодно получал он их, после того, как задолжавшему студенту, наконец-то, приходила долгожданная «повестка»…
Трофимычу было 65 лет. Много на своем веку перевидал он студентов. Сначала не любил их. А потом привязался. Стал смотреть на них ласково. И не переменил о молодежи своего мнения даже после того, как в его жизни случилась сломавшая его сердце драма, а участниками в ней оказались его молодая жена и красавец-студент Краев. На старости лет, в недобрый час, вздумал обзавестись семьей Трофимыч. Несколько лет тому назад привез он из деревни сиротку Агашу необыкновенной красоты. Женился на ней и поставил ее рядом с собой, за буфетом.
Повалили студенты толпою тогда к Трофимычу. Рядом с иссохшим стариком, Агаша цвела волшебным цветком. Но она точно дала обет молчания. На вопросы отвечала односложно, а на комплименты и заигрывания — сердитым блеском глаз, да изломом бровей. И поставила себя гордо и независимо.
Студенты отхлынули и стали относиться с большим уважением к молчаливой Агаше. А какой-то подвыпивший юноша даже сочинил однажды экспромт, вызвавший гомерический хохот всего кабачка:
Сердце нашей Агафьюшки-милки Неприступней самой предварилки.Пришел роковой час, и молчаливая красавица исчезла. На другой день Трофимыч получил письмо, открывшее ему правду: Агаша уехала с Краевым. Лицо старика еще более замкнулось, и на неподвижной маске только горели углями мрачные глаза.
Трофимыч вспоминал эти моменты с какой-то сладкой тревогой. Как только разнеслась весть, что красавица-Агаша убежала от своего мужа, стихло сразу все в кабачке. Студенты точно конфузились поступка своего товарища. Трофимыч стоял, как всегда, сдержанный и безразличный, на своем обычном месте. Студенты искоса поглядывали на него и ничего не могли прочитать на его бесстрастном лице. Но все с удвоенной лаской начали относиться к нему, — по юному бережно и чутко. И даже одно время скандалы прекратились.
Однако, смирение молодежи продолжалось недолго. Через несколько дней разыгрался очередной скандал между студентами и военными писарями. Явилась полиция. Потянулась вереница участников и свидетелей в участок, для составления протокола. И вдруг писарь, наиболее прегрешивший в скандале, обратился к Трофимычу и, захлебываясь пьяным смехом, крикнул:
— Трофимыч, запиши за мной рубль 80 копеек. Агашка вернется, — отдаст.
Сразу все стихло. И даже полицейские, хорошо знавшие всю несчастную историю любви и женитьбы Трофимыча, остановились, как вкопанные.
Трофимыч сделался белым. Двигаясь, как ледяная статуя, со своим неподвижным, известковым лицом, он медленно вышел из-за конторки, медленно приблизился к оскорбителю и, не говоря ни слова, схватил его за шиворот своей тонкой, мускулистой рукой и выбросил его через дверь, на улицу, походя сбив с ног и швейцара.
И это показалось всем таким естественным и нужным, что никто не запротестовал в этой вечно протестующей компании. Направлявшиеся в участок спокойно вышли вместе с полицией. А оставшиеся продолжали говорить, пить, смеяться, как будто ничего не произошло. Только одна молодая, нарумяненная женщина пыталась было громко сказать:
— Да я бы его…
Но смолкла под дружным шиканьем…
И с тех пор уважение к Трофимычу увеличилось в значительной степени.
А когда студенты узнали, что оскорбитель семейной чести Трофимыча вернулся в город и где-то на окраине города имел свиданье с Трофимычем и как-то убедил его, простеца, примириться с ним, то слава содержателя кабачка сделалась неувядаемой и прочной.
О Трофимыче говорили с уважением…
Когда Боренька вошел в трактир «Раздолье», в нем было пусто. Трофимыч сидел на своем обычном месте. У буфета сидел студент, полупьяный, о чем-то разговаривавший с хозяином.
За столами никого не было.
Боренька присел скромно в углу и спросил себе бокал пива и раков. И от скуки стал прислушиваться к разговору Трофимыча со студентом.
Трофимыч говорил ровным, сдержанным баритоном.
— Лучше вам не ходить сюда. Когда узнают, так изобьют. И новый скандал будет нежелательный. И без того градоначальник намедни сказал мне, что неминуемо придется закрыть, потому сил нет от скандалов. Я ему в ответ, что у меня скандалы просто словесные, никаких кровопролитий не бывает. А в других заведениях, хоть и реже скандалы, одначе всякий раз с повреждением человека весьма основательным. А градоначальник и говорит: ежели бы не так, то давно и трактир закрыл бы, и вас бы выслал…
— А кто же узнает? — сипло спросил студент и опрокинул большую рюмку водки.
— Как кто узнает? Да тут давеча письмоводитель из участка хороводился с девицами и рассказывал им, кто у них по тайности служит. Главных, говорит, не знаю, а мелочь всю подлинно могу назвать. Потому, главные ходют выше.
— Ну, так что же?
— А то, что он, спьяну-то, всем девицам возьми, да и расскажи, кто да кто Иудами у них. А девицы разве утерпют? Чай, к вечеру по городу разнесли, кто да кто.