Рапорт инспектора
Шрифт:
Считал ли таковым себя Девятов? Судя по его последним словам, и мысли не допускал. Но слова словами, а на самом деле опасался, конечно, и это заметно было по той нарочитой путанице в разговоре, которой он явно стремился подчеркнуть свое неведение и, больше того, полную неподготовленность к разговору — дескать, и не думал я о таком, и не гадал, а вы свалились, как снег на голову, и вот, поди, выкручивайся!
Однако волноваться и хитрить может и человек совершенно невиновный, если опасается попасть в неприятное положение, особенно по недоразумению. Наверняка Девятов, зная Ларису и ее приятелей, зная о подозрениях Ларисы, не мог не размышлять
С этим ощущением и возвращался он по тропинке на стоянку, где оставил машину, когда впереди между деревьями на фоне белых снежных пятен возник темный силуэт человека в кепке и в коротком, не по погоде, пальто. Человек зацепился плечом за ветку, и снег посыпался ему на воротник и шею, обмотанную вязаным серым шарфом. Рывком он выдернул шарф из-под пальто и стряхнул снег, продолжая идти навстречу Мазину, и тот понял, что неожиданно появившийся Трофимов спешит, а это означает, что произошло нечто непредусмотренное.
— Что стряслось, Трофимыч? — спросил он, невольно сожалея, что придется срочно перестраивать ход мыслей на новую ситуацию.
— Шахматист-то сбрехал, Игорь Николаевич.
— Вот как.
В тоне Трофимова ему послышался скрытый упрек, следствие разговора, который возник между ними, когда Мазин рассказал Трофимову о встрече с древней старухой, живущей позади шахматного клуба. Капитан тогда к показаниям старухи отнесся с полным доверием. Мазин же отдавал предпочтение шахматисту.
— Все-таки интеллигентный человек, — сказал он неимением других аргументов.
В ответ Трофимов только хмыкнул скептически.
— По-твоему, Горбунов уличен? — поставил тогда вопрос ребром Мазин.
На такое утверждение капитан не решился.
«А что он скажет теперь?».
— Ты его разоблачил или сам сознался?
— Сам пришел.
— Совесть замучила? — поинтересовался Мазин с легкой иронией, потому что большого преступника в шахматисте не видел, а ожидал от него лишь очередной путаницы.
— Угадали. Похудел, бедняга. «Не могу молчать», — говорит.
— Ну, рассказывай про «толстовца».
Шахматист пришел утром в чистой рубашке и держался с отрешенным спокойствием, как и подобает человеку, решившемуся стойко терпеть неизбежные муки. Вначале он настойчиво добивался личного свидания с Мазиным, и Трофимову стоило немалых усилий убедить его довериться. Поэтому начал шахматист витиевато и маловразумительно:
— Я сообщал вашему руководящему товарищу, что приходил исключительно в интересах истины.
Тут он запнулся, и Трофимов вынужден был подтолкнуть его вопросом:
— А оказалось наоборот?
Вопрос шахматисту не понравился, но сдвинул его с мертвой точки.
— Однако в интересах истины я вынужден был прибегнуть к неправде.
— Бывает, — заметил Трофимов.
— В самом деле? У вас бывали прецеденты?
— Чего доброго, — заверил капитан.
— Тогда вы поймете меня! — обрадовался шахматист. — Горбунов убедил меня помочь ему, и я поверил Горбунову. Он сказал, что оклеветан и не в силах опровергнуть клевету, так как товарищ, с которым он играл, отбыл в длительную командировку на Север.
— Вы поверили Горбунову?
— Я и сейчас верю.
— И решили обмануть нас?
— Исключительно в интересах истины.
— Как же вас теперь понимать?
— Я решил, что истина не нуждается в подпорках из лжи, будь это даже невинная ложь.
— Правильно сделали, — одобрил Трофимов, хотя философия эта особого отклика в душе его не нашла и ему хотелось сказать шахматисту кучу неприятных слов. Но он был человеком на службе и потому сдержался и со вздохом принялся за протокол, в котором ложь во спасение отвергалась во имя правды высшей.
Мазин подержал эту бумагу на ветру зябнущими пальцами, обратил внимание на подпись, разобрать которую не смог бы ни, один специалист по почеркам, и вернул протокол капитану.
— Придется искать «северянина».
— Думаете, он существует?
— Возможно. А если существует, то подтвердит, что играл с Горбуновым.
— И тем докажет. — начал было Трофимов, но Мазин прервал его:
— К сожалению, ничего не докажет, потому что Горбунов в клубе был и, несомненно, играл. Не знаю только, для собственного удовольствия или для видимости за доской помаячил. И, конечно же, «северянин» часы эти и минуты не фиксировал.
— Значит, старуху вы все-таки со счетов не сбрасываете?
— И на старуху бывает проруха, — отшутился Мазин.
Они вышли к реке. Солнце скрылось за надвинувшимися темными тучами, которые уже теряли первые пушистые, еще не собравшиеся в тяжелые хлопья снежинки.
— Знаешь, Трофимыч, начало зимы — прекрасное время. Несколько лет назад мне об этом комиссар Скворцов сказал. Я тогда не понял, а теперь понимаю. Всякое время прекрасно, когда стареешь.
Трофимов удивился немного, хотел сказать как положено — «рано вам о старости.», но перехватил задумчивый взгляд Мазина и смолчал.
А Мазин, и не ожидая ответа, смотрел на темную реку и остров, на глазах покрывавшийся белой пеленой, на ворон, что нахохлились на берегу, изредка перескакивая с места на место, оставляя на снегу недолговечные следы, на трудно различимые вдали серые пятна городских зданий, и мысли его возвращались постепенно в привычное русло после маленькой невеселой паузы.
— Как все было, Трофимыч? Скажем, Горбунов и Крюков замыслили нападение. Крюков сделал ключ. Горбунов крутится какое-то время в клубе, двигает пешки и слонов, выходит незаметно. Едут, берут деньги, бросают машину. Горбунов появляется в клубе и начинает весьма натурально изображать, что обнаружил пропажу машины. «Помогите!» Так?