Рапорт инспектора
Шрифт:
Низшая точка была зафиксирована в машине, когда Горбунов впал в панику. Потом начал выходить из нее. Кривая поползла вверх и достигла точки высшей — Горбунов бросился в контратаку, усевшись в кресло в собственной квартире, где, как известно, и стены помогают. Мазин сбил его с позиции предположением об авторстве анонимки, и инженер скис. Внизу, под осевой линией появилась очередная отметка, но она оказалась выше самой низкой. Затем последовал новый, теперь натужный и замедленный подъем. Горбунов встал после нокдауна, однако это был
— Вы настаиваете на искреннем заблуждении?
— Да, да.
— А где прикажете сделать акцент? На вашей искренности или на заблуждении?
— Я не исключаю заблуждения.
— Я тоже. Однако существуют определенные психологические закономерности. При всех специфических чертах вашей личности, вы, Владислав Борисович, человек рационалистического склада, и если склонны преувеличивать опасность, то не надолго. Я допускаю, что анонимка могла нарушить ваше душевное равновесие, однако убежден, не в такой степени, в какой оно было нарушено. Тут требовалось нечто более убедительное, чем клочок бумаги, отдающий неумной шуткой. В самом деле! «Спасайтесь! У убитого вами Крюкова нашли ваш брелок», — процитировал Мазин. — Ну и что? Если вы преступник и убийца, вас должен был заинтересовать только автор анонимки, а не ее содержание. Вы же расспрашивали у меня, где найден брелок. Помните?
— Да. Я спрашивал, я не поверил написанному, — продолжал защищаться Горбунов, но заметно было, что он внимательно следит за ходом рассуждений Мазина.
— Чему вы не поверили? Уточните, пожалуйста.
— Но я же не убивал!
— В это вы не поверили?
— Нет, нет. Это бред! Я не поверил, что монету нашли у Крюкова.
Это собственно, было признанием, и Мазин зафиксировал его.
— Другими словами, когда вы позвонили мне, вы продолжали считать, что монета пропала во время на машины?
— Да.
— И тем не менее заявили, что видели ее угона?
— Да.
— Соврали, — констатировал Мазин. — Испугавшись анонимки? Нет, повторяю, не верю, что невинного человека, да еще со склонностью к логическому мышлению, эта выдуманная бумажка могла толкнуть на заведомую и опасную ложь. Разве вы не понимали, что, начав врать, вы взяли на себя роль заметающего следы преступника?
— Да? — в третий раз повторил Горбунов, но с вопросительной интонацией. Не разыгрывая наивность просто подавленно.
— Да, да, — заверил его Мазин категорично. — И потому мне приходится решать, что же такое ваше письмо — курица или яйцо, что было раньше? Думаю что в данном случае яйцо появилось после курицы. Анонимка потребовалась вам, чтобы оправдать в моих глазах ваш звонок, а подтолкнуло к звонку вас нечто иное, о чем вы говорить и не хотите. Что же это? Или кто?
— Это сделал друг, — сказал Горбунов.
Точки сошлись на одной прямой.
— Друг? — переспросил Мазин.
— Этот человек руководствовался добрыми намерениями. Он хотел меня предостеречь.
— От нас?
Горбунов промолчал.
— И вы поверили?.. Впрочем, и здесь есть логика. С вашим индивидуализмом, претензиями на независимость суждений, эгоцентризмом в такое поверить легко Если вы находитесь в постоянном конфликте с общественным мнением, почему бы вам и не предположить, что вас хотят погубить, заманить в ловушку? Это же так типично… для мещанской психологии. А вы, простите, мещанин. Хоть и на уровне века.
— Не оскорбляйте меня. Я протестую.
— Напрасно. Лучше подробно расскажите, чем запугал вас «друг». И говорите правду, чтобы я мог понять, насколько он пугал вас сознательно, а насколько — не исключено и такое — в силу разыгравшегося воображения.
В тот вечер лил дождь, и Лариса пришла к Горбунову в наглухо застегнутом плаще с капюшоном, по которому катились сливавшиеся в струйки капли воды. Увидав ее в дверях, он инстинктивно подумал, что вода может повредить новому паркету в прихожей и потому снял с нее плащ буквально на пороге, стряхнул капли на площадке, а потом уже пристроил его на вешалке в стороне от своих вещей.
Лариса с усмешкой наблюдала за его суетливой деятельностью.
— Не ждали?
Несмотря на многочисленные просьбы, она говорила ему «вы», пресекая попытки к интимности.
— Не ждал, но знал, верил. Это сюрприз, драгоценный подарок.
— Ну, не преувеличивайте.
— Преуменьшаю! — выкрикнул он. — В такую непогоду! Вы замерзли, промокли. Вам необходима рюмка коньяку.
— Я не замерзла и не промокла. Мне попалось такси. Но от коньяка не откажусь, конечно.
— Сейчас, сейчас, сейчас.
Пока Горбунов орудовал в своем чудо-баре, Лариса присела на диван в подчеркнуто скромной позе, сложив руки на коленях. Горбунов скользнул взглядом по ее ногам.
— Не пролейте коньяк, — предостерегла она.
— Какой холодный тон! Но вам идет. Вам все идет! Сигарету? Есть «Кемел», — болтал он без умолку.
— Пожалуйста!
Он щелкнул зажигалкой. Она выпила коньяк и затянулась.
— Тепленько, — сказала с удовольствием.
— Музыку? — продолжал Горбунов. — Классику или что-нибудь поживее? Вы знаете, Ларочка, я обожаю классику, но сейчас мне хочется совсем иной музыки. Хотите марш Преображенского полка? Я буду маршировать в вашу честь.
— Не нужно меня смешить, Слава. И музыки не нужно. Я пришла по серьезному делу.
Он не обратил внимания на ее тон.
— Так я и знал! Этого следовало ожидать. — Горбунов все еще комикуя, схватился за голову. — Что еще могло привести вас ко мне, кроме неотложного дела?