Расхождение
Шрифт:
— Если я не получу тира добром, подам в суд. При этом вполне возможно, что я буду вынужден — вопреки собственному желанию — прибегнуть к помощи моих свидетелей.
Он пересек кабинет, все так же нарочито выпрямившись, дошел до двери, и в этот момент я остановил его:
— Извините, Цачев, вы на что живете?
— Все еще ни на что, полковник, я здесь недавно.
— Тогда почему же вы так стремитесь остаться здесь?
— Потому что я здесь родился и мне здесь нравится.
— И что же — вы все-таки уедете отсюда, если
— Нет, почему же? Ведь я здесь дома. На этих улицах прошло мое детство… А кроме того, местный климат успокаивает мою астму. Вы молодые, вы можете искать и найти счастье всюду, ну а я…
Он сделал еще один шаг к выходу.
— У меня к вам, Цачев, есть одна просьба.
— Я слушаю вас, — он как по команде обернулся ко мне и снисходительно улыбнулся.
— Не говорите Марии Атанасовой о ваших свидетелях.
— Ваша просьба — это предупреждение, не правда ли?
— Скорее — проявление заботы.
— О ком? О вашей приятельнице?
— О вас, Цачев.
— Напрасно тревожитесь, полковник! — Он сделал вид, будто задумался. — Впрочем… может быть, у вас есть для этого известные основания… — Он поглядел на меня в упор, и наглость наконец вырвалась наружу в его ухмылке. — Не кажется ли вам странным, товарищ следователь, что обе мои родственницы, к которым ваша Атанасова была близка, как-то подозрительно быстро перешли в мир иной? В общем, благодарю вас за предупреждение…
И гордо вышел, стуча палкой.
Если Цачев поставил перед собой цель поднять мое кровяное давление, то нужно признать, что ему это удалось, особенно своим грязным намеком на то, что Мария каким-то образом связана со смертью обеих Робевых. Тревога моя усиливалась: если документы этого типа в порядке, увы, появлялась опасность осуждения Марии за присвоение тира. Второе его обвинение, разумеется, не могло быть доказано, но он мог этак мимоходом бросить его в зал, как шашку, от которой вспыхнет дымовая завеса сплетни, пойдет гулять по городу, и жертвой снова будет Мария. Что пользы от того, что потом закон осудит его за клевету…
Выяснилось, что он уже нанял адвоката, которого немедленно пригласил в кафе. Так… Что же выдал на-гора мой внутренний следовательский компьютер, весьма, впрочем, поседевший и обремененный заметными отеками под глазами? Валерий Ценков, был направлен к нам по распределению два года назад, слишком самоуверен, не считает нужным скрывать презрительное отношение к провинции и провинциалам, стремится вести скандальные дела, в которых могут быть замешаны видные в городе люди, — вот что отщелкал мой компьютер, в заключение «утешив» меня: пожалуй, это один из самых нежелательных вариантов.
Он вошел без стука и встал у двери, а я сделал вид, что мне срочно нужно кому-то позвонить по телефону.
— Входи, Ценков! — я махнул рукой в сторону дивана, глядя не на него, а на диск аппарата. — Что будешь пить?
Он не пошевелился, а я продолжал нажимать кнопки. Я впервые обратился к нему на «ты», но намеренно не встал с кресла и как бы продолжал работать — пусть почувствует и поймет, что мы тут в провинции все-таки у себя дома, а он в гостях, и не мы у него проходим стажировку, а он у нас.
Прошло несколько секунд, я с досадой положил трубку на рычаг — «не дозвонился» (меня самого увлекла эта детская игра) — и взглянул на Ценкова. Как всегда — безупречно отутюженный костюм, жилетка, белая рубашка с импортным галстуком, модный кейс в руках. Ничего не могу с собой поделать — не люблю, не люблю людей, которые всегда ходят в безупречно отутюженных костюмах, жилетках, импортных галстуках и в руках носят модные кейсы. Подчеркнутый официоз его костюма мне лично казался выражением двуличия и неискренности, а вовсе не праздничной торжественности. Если я решу уйти раньше срока на пенсию, то я сделаю это прежде всего для того, чтобы выбросить в помойку все и всяческие галстуки, которые всегда как будто намеренно душат меня, ну, а галстуки на таких, как Ценков, мне всегда кажутся гадюками или кобрами, что вылезли наружу из-за пазухи и, вместо того чтобы душить хозяина, готовы броситься на первого встречного.
— Садись же, что стоишь! — Я попытался придать своему приглашению дружеский или, во всяком случае, приятельский, неделовой оттенок.
Увы, я тут же понял, что он, так же как и Цачев, мне не «партнер».
— Меня ждут клиенты, — ответил он предельно сдержанно, с явным намерением — точно так же, как и Цачев, — поставить меня на место.
Я снова почувствовал нарастающее с каждой секундой бешенство (не много ли дьяволов в один день?!) и еще более дружески улыбнулся:
— Подождут, не страшно! У нас дела поважней. Садись!
— Для меня лично их дела важнее всего, — ответил он все так же сдержанно — и соизволил сесть на край стула.
— Именно об этом и идет речь, Ценков. Ты ведь знаешь наверняка, зачем я тебя вызвал, не так ли? — И я небрежно нажал кнопку на табло: — Анче, пожалуйста, сделай нам два кофе!
Я подчеркнуто назвал секретаршу ласковым именем, мне ужасно хотелось немедленно разрушить панцирь официальности, которую этот глист распространяет вокруг, как дурной запах.
— Так скажи мне — ты знаешь, зачем я тебя вызвал?
— Я не Ванга, чтобы читать чужие мысли, товарищ Свиленов…
Честное слово, мне стало весело, потому что я хоть тоже не Ванга, но именно такого ответа ждал. Мне вообще доставляет большое удовольствие отгадывать возможные ответы собеседника — особенно нового, незнакомого мне ранее. Что-то вроде психоматематических задач, которые я с годами научился решать почти безошибочно.
— Ну, это ты напрасно! — Лучезарность моей улыбки была обратно пропорциональна холодной неподвижности его плоского лица. — Вы, адвокаты, отлично предсказываете и себе и клиенту успешное завершение дела!