Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод)

Смит Уилбур

– Шон!

Оставь. Отвернись. Брось его. Но в этом жалком залитом кровью лице теплилась надежда – пальцы Сола впивались в жесткую траву, и он волокся вперед.

Вопреки всем доводам рассудка Шон вернулся к нему.

Пришпориваемый ужасом, он нашел в себе силы, чтобы поднять Сола и бежать дальше с ним.

Ненавидя себя как никогда раньше, Шон брел к дренажной канаве с Солом на руках. Время замедлилось и словно растянулось в целую вечность.

– Будь ты проклят! – с ненавистью кричал он Солу. – Пошел к чертям!

Эти слова – красноречивое выражение

ужаса – легко срывались с губ.

Но тут земля ушла у него из-под ног, и он упал. Вдвоем они перевалились в канаву, и Шон откатился от Сола. Он лежал, прижимаясь лицом к земле, и дрожал, словно в лихорадке.

Медленно возвращался он из далей, куда загнал его страх, и наконец смог поднять голову.

Сол сидел у стенки канавы. Лицо его было вымазано грязью и кровью.

– Как дела? – прохрипел Шон, и Сол тускло посмотрел на него.

Ярко светило солнце, было очень жарко. Шон снял пробку с фляги с водой и поднес горлышко к губам Сола. Сол с трудом глотнул, вода полилась из угла его рта на подбородок и рубашку.

Потом Шон напился сам, отдуваясь от удовольствия.

– Посмотрим твою голову.

Он снял с Сола шляпу, и кровь, собравшаяся за тульей, свежим потоком хлынула Солу на шею. Разведя влажные черные волосы, Шон увидел царапину на коже.

– Только задело, – сказал он и поискал в кармане Сола санитарный пакет. Обвязывая голову Сола неаккуратным тюрбаном, он заметил странную тишину, воцарившуюся на поле. Эту тишину не нарушали, а скорее подчеркивали голоса окружающих и отдельные выстрелы с высот.

Бой кончился. «По крайней мере мы перебрались через реку, – с горечью подумал Шон. – Осталось только вернуться».

– Как ты себя чувствуешь? – Он смочил носовой платок и вытер кровь и грязь с лица Сола.

– Спасибо, Шон.

Неожиданно Шон понял, что глаза Сола полны благодарности, и это смутило его. Он отвел взгляд.

– Спасибо тебе – за то, что пошел за мной. Я никогда не забуду этого. Никогда в жизни.

– Ты бы сделал то же самое.

– Нет, не думаю. Я бы не смог. Я испугался, я ужасно испугался, Шон. Ты никогда этого не узнаешь. Не узнаешь, что значит так испугаться.

– Забудь, Сол. Оставим это.

– Я должен тебе сказать. Я у тебя в долгу – отныне я у тебя в долгу. Если бы ты не вернулся за мной... Я бы остался там. Я у тебя в долгу.

– Заткнись, черт побери!

Шон увидел, что выражение глаз Сола изменилось – зрачок сузился, превратился в точку. Сол бессмысленно, по-идиотски качал головой. Пуля контузила его. Но это не смягчило гнев Шона.

– Заткнись! – рявкнул он. – Думаешь, я не знаю страха? Я там так испугался... я ненавидел тебя. Слышишь? Я тебя ненавидел!

Потом Шон сбавил тон. Он должен объяснить Солу – и себе. Выговориться, оправдать свой страх и найти ему место в общем порядке вещей.

Неожиданно он почувствовал себя очень старым и мудрым. В его руках ключ к загадке бытия. Все так ясно, потому что он наконец понял это и может объяснить другим.

Они сидели на солнце, в стороне от окружающих, и Шон перешел на настойчивый шепот, пытаясь заставить Сола понять, пытаясь

передать ему знание, которое содержало всю правду.

Рядом с ними лежал капрал-стрелок. Лежал на спине, мертвый, мухи ползали по его глазам и откладывали яйца, похожие на зернышки риса, прилепившиеся к ресницам мертвеца.

Сол тяжело навалился на плечо Шона и время от времени качал головой, слушая его. Он слышал, как запинается Шон, как торопится изложить свои мысли, слышал отчаяние в его голосе, когда Шону не удавалось передать даже несколько крупиц той истины, которая вся только что была ему ясна. Слышал, как Шон замолчал, опечаленный тем, что потерял вновь найденное.

– Не знаю, – признал наконец Шон.

И тогда заговорил Сол. Его голос звучал глухо, а взгляд плыл, когда он смотрел на Шона из-под окровавленного тюрбана.

– Руфь, – сказал он. – Ты говоришь, как Руфь. Иногда ночью, если она не может уснуть, она пытается объяснить мне. И я почти понимаю, она почти находит, но потом останавливается. «Не знаю», – говорит она наконец.

Шон отодвинулся и посмотрел Солу в лицо.

– Руфь? – негромко спросил он.

– Руфь – моя жена. Она тебе понравится, Шон, и ты ей понравишься. Она такая смелая – пришла ко мне через бурский фронт. И всю дорогу от Претории ехала одна. Ко мне. Я не мог в это поверить. Всю дорогу. Просто однажды она явилась в наш лагерь и сказала: «Привет, Сол. Я здесь!» Вот так просто. Она тебе понравится, Шон, когда вы познакомитесь. Она такая красивая, такая спокойная.

В октябре, когда дуют сильные ветры, они налетают разом в один тихий безветренный день. Примерно с месяц бывает сухо и жарко, потом издалека доносится глухой шум. Он быстро нарастает, ветер приносит пыль, деревья гнутся, качают ветвями. Ты видишь его приближение, но никакие приготовления не помогают, когда он приходит.

Сильный рев и туча пыли окутывают тебя, и ты немеешь и слепнешь, захваченный этой яростью.

Точно так же и Шон узнавал чудовищный гнев, который едва не заставил его убить человека, узнавал – но все равно не мог встретить его во всеоружии. И вот гнев обрушился на него, рев заполнил его голову и сузил поле зрения, так что он видел только лицо Сола Фридмана. Он видел это лицо в профиль, потому что Сол сидел спиной к равнине Коленсо и лицом к английским позициям.

Шон взял ружье мертвого капрала и положил себе на колени. Снял с предохранителя, но Сол не заметил этого.

– Она в Питермарицбурге, на прошлой неделе я получил от нее письмо, – говорил он. Шон повернул ружье так, что ствол почти уперся в грудь Сола под мышкой. – Я отправил ее в Питермарицбург. К дяде. – Сол поднял руку и поднес к голове. Шон положил палец на спусковой крючок. – Я хочу, чтобы ты познакомился с ней, Шон. – Он посмотрел Солу в глаза и увидел в них безграничное доверие. – Когда буду ей писать, расскажу о сегодняшнем... о том, что ты сделал. – Шон легонько надавил на спусковой крючок, чувствуя сопротивление. – Мы оба в долгу перед тобой... – Сол остановился и застенчиво улыбнулся. – Просто хочу, чтобы ты знал: я этого никогда не забуду.