Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод)
Шрифт:
Подпрыгивая и спотыкаясь, как журавль со сломанной ногой, он повел солдат вперед. За ним на траншею накатывалась волна штыков. Бюргеры Яна Паулюса ненавидят обнаженную сталь.
Они повернули и исчезли, как туман, унесенный ветром. Их пленники бежали вместе с ними.
Ян Паулюс достиг вершины и спрятался за камнем, за которым уже лежали три человека.
– Остановите их! Они идут! – кричал он, тяжело дыша.
Английская волна замедлила продвижение и поредела под огнем, который вели из укрытий маузеры. Англичане отступили, шрапнель косила
Он чувствовал уныние бюргеров. Знал, что самые слабые духом уже незаметно ускользают, пробираясь к лошадям, которые ждут у подножия горы. И с тоскливой уверенностью понял, что бой за Спайон-Коп проигран. Да, англичане дорого заплатили, они потеряли не менее полутора тысяч убитыми и ранеными, но проделали брешь в его фронте. Он потерял Спайон-Коп, и через эту брешь пройдут двадцать пять тысяч, чтобы освободить Ледисмит и прогнать его бюргеров из Наталя, заставить их уйти в Трансвааль. Они проиграли. Все кончено.
Джон Ачесон отчаянно старался не обращать внимания на боль в распухшей ноге, не слышать хор раненых, просивших воды. На вершине воды не было. Он отвел взгляд от траншеи, где люди, упавшие от усталости, спали на телах мертвых и умирающих товарищей, не обращая внимания на продолжающийся артиллерийский обстрел.
Вместо этого он посмотрел на солнце – большой кровавый шар, прикрытый легкими облаками. Через час стемнеет. Он знал, бой проигран. Об этом говорило донесение, которое он держал в руках; это же доказывали груды мертвых в траншее. Он с трудом перечитал донесение, потому что перед глазами дергалось и двоилось.
«Если не сможете удержаться до завтра, поступайте по собственному усмотрению. Буллер».
Завтра? Что принесет завтра, кроме повторения сегодняшнего ужаса? Бой проигран. Они спустятся с этой горы. Бой проигран.
Он закрыл глаза и прислонился к неровному камню бруствера. Под глазом задергалась жилка, и он не мог унять ее.
Глава 31
«Сколько осталось? Наверно, половина. Не знаю. Половина моих людей разбежалась, всю ночь я слышал, как скачут их лошади, слышал грохот и стук их фургонов и не мог удержать их». Ян Паулюс на рассвете смотрел на вершину горы.
– Спайон-Коп, – произнес он с отвращением. Очертания горы расплывались, он не мог сосредоточить на ней взгляд. Глаза, обведенные красными кругами, воспалены, в их уголках комки желтой слизи. Тело Яна Паулюса словно съежилось, высохло, как у древней мумии. Он устало сидел в седле, и каждая мышца, каждый нерв просили отдыха. Поспать немного. Боже, поспать бы.
С десятком своих верных коммандантов он всю ночь пытался остановить поток беглецов, который обескровливал его армию.
Он переезжал из лагеря в лагерь, бранился, умолял, пытался пристыдить. Со многими это удалось, но со многими нет – и однажды его самого пристыдили. Он вспомнил старика с длинной седой бородой на желтом морщинистом
– Трех сыновей я отдал тебе сегодня, Ян Паулюс Леруа. Мои братья пошли на эту проклятую гору, чтобы выпросить у англичан их тела. Трех сыновей! Трех прекрасных сыновей! Чего еще ты хочешь от меня?
Старик сидел у колеса своего фургона, но встал; одеяло свесилось с его плеч.
– Ты назвал меня трусом, Леруа. Ты сказал, что я испугался. – Он умолк, тяжело дыша, а когда снова заговорил, хрипел. – Мне семьдесят восемь лет, и ты первый назвал меня трусом. Дай Бог, чтобы ты был и последним.
Он снова остановился.
– Семьдесят восемь лет! Семьдесят восемь, а ты меня позоришь! Смотри, Леруа. Смотри хорошенько!
Он позволил одеялу упасть, и Ян Паулюс застыл в седле, глядя на окровавленные бинты, закрывающие всю грудь старика.
– Завтра к утру я буду с моими сыновьями. Теперь я их жду. Напиши на нашей могиле, Леруа. Напиши: «Это могила трусов»!
На губах старика вскипели кровавые пузыри.
Теперь Ян Паулюс красными глазами смотрел на гору. Возле его носа и рта залегли глубокие морщины усталости, стыда и поражения. Когда туман рассеется, они увидят на вершине англичан, и он с половиной своих людей отступит. Он тронул лошадь шпорами и начал подниматься по склону.
Солнце позолотило горный туман, он засверкал и начал рассеиваться.
Ян Паулюс услышал радостные приветственные крики и нахмурился.
Слишком рано англичане радуются, подумал он. Неужели они считают, что мы больше не придем?
Он послал лошадь вперед, но когда она перебиралась через камни и осыпи, пьяно покачнулся в седле и вынужден был ухватиться за луку.
Крики усилились, и он не понимая посмотрел наверх. Линия неба была усеяна фигурами, которые плясали и размахивали шляпами; неожиданно вокруг него зазвучали голоса:
– Они ушли.
– Гора наша!
– Мы победили! Слава Богу, мы победили. Англичане ушли!
Люди окружили лошадь Яна Паулюса и стащили его с седла. Он чувствовал, как подгибаются ноги, но его поддерживали грубые руки; его потащили-понесли на вершину.
Сидя на камне, Ян Паулюс смотрел, как собирают богатый урожай битвы. Он не мог уснуть раньше, чем это будет сделано. Он позволил английским санитарам подняться на вершину, и они работали в траншее, а его бюргеры уносили с вершины своих погибших.
Вот к нему подошли четверо. Они несли серое одеяло, как гамак, и, шатаясь под его тяжестью, добрались до длинного ряда тел.
– Кто знает этого человека? – спросил один из них, но ответа от молчаливой группы, наблюдавшей вместе с Яном Паулюсом, не было.
Носильщики достали тело из одеяла и положили рядом с другими. Один из них взял из мертвых пальцев широкополую шляпу и прикрыл ею лицо убитого.
Потом выпрямился и снова спросил:
– Кто его заберет?
Если друг или родственник не заберет тело, убитого похоронят в общей могиле.