Раскаявшийся
Шрифт:
«Я женюсь на ней и останусь с нею до конца жизни, — ответил я лукавому. — Я стану евреем, хочешь ты этого или нет. Тот, кто презирает зло, должен верить в добро».
«Я повидал множество раскаявшихся, — не унимался сатана, — и уверяю тебя, все это не более чем минутная прихоть. Вы все возвращаетесь туда, откуда бежали».
«Если я не смогу стать евреем, то просто покончу с собой!» — вскричал мой внутренний голос.
«Вот слова настоящего современного человека!» — прошептал мне на ухо демон.
Я лег в постель, но заснуть не смог. Я чувствовал, что люблю Сару.
Сегодня она моя жена и мать моих детей.
14
Той ночью я решил не
После того как я решился написать Циле, меня охватили уныние и отчаяние. Я хотел порвать с прошлым, забыть о нем и вот теперь сам же начинал все заново. Я плохо спал, мне снились кошмары, и просыпался я с чувством, что, как принято говорить, игра не стоит свеч. Какую дорогу ни выбери, на всех есть препятствия. Быть может, действительно лучше покончить с собой? Я старался не думать об этом, но мысли о самоубийстве преследовали меня с детства, еще с тех пор, когда я ходил в хедер. Уже тогдая чувствовал, что все мои начинания обречены на неудачу. От родителей я слышал, что самоубийство — страшный грех. Но сам с этим не соглашался. Почему человек не может по собственной воле расстаться со своим телом? Когда я читал историю Ханы, которая после смерти семерых своих детей покончила с собой и все же попала на небеса, это меня несколько успокаивало. Если самоубийца мог попасть в рай, значит, не такой уж страшный проступок он совершил. Сегодня я знаю, что это грех. Самоубийцы швыряют Богу его величайший дар: свободу выбора. Но ведь бывают и такие обстоятельства, в которых человек не может больше выбирать свободно. Даже страданию есть предел.
Да, я впал в меланхолию. Но, несмотря на это, умылся и пошел к цанзским хасидам. По дороге я зашел в магазин, где продавались религиозные принадлежности: талесы, филактерии. Продавец удивленно посмотрел на меня и спросил:
— Вы раскаявшийся?
На что я ответил:
— Очень хотел бы им стать.
В доме учения меня встретил реб Хаим. Увидев мой талес и филактерии, он сказал:
— Что ж, вы возвращаетесь домой.
Молился я с тяжелым чувством. Даже когда я завязывал ремешки филактерии и целовал пальцы, дьявол не успокаивался: «Ты разыгрываешь фарс. Тебе прекрасно известно, что филактерии — это просто лоскутки кожи, содранной с коровы. А то, что ты повторяешь — перворожденный осел должен быть выкуплен или обезглавлен, — просто последствия финикийского язычества. Корова не заслужила, чтобы с нее сдирали шкуру, а баран — чтобы его приносили в жертву, и перворожденный осел не заслужил, чтобы ему отсекли голову. Все это, как и Талмуд, и Библия, устарело и покрылось пылью веков. Даже то, что написано в филактериях — ты должен любить Бога всем сердцем, душою и телом, — не имеет оправдания и смысла. Что сделал Бог для евреев, которые так его любят? Он любит вас? Где была его любовь, когда нацисты мучили еврейских детей?»
Я уже много раз слышал эти аргументы, но никогда не знал, как на них ответить, и — зачем отрицать? — не знаю этого и сейчас. Тогда я сказал дьяволу: «Ты совершенно прав, но если у меня не хватает мужества умереть, то я должен стать евреем. Разве носить филактерии глупее, чем галстук или шляпу с пером? Если еврейство всего лишь игра, я предпочитаю играть в нее, а не в футбол, бейсбол или игры политиков. Даже если Всемогущий плох, лучше говорить с несправедливым творцом Вселенной, чем с негодяями из КГБ. Бог, по крайней мере, мудр. А нечестивцы ко всему еще и глупцы...»
Я рассказываю
Он ни на миг не переставал искушать меня. Он был со мною, когда я спал и когда бодрствовал. Я решил не отвечать ему, обращать внимание не больше, чем на тявкающую собачонку. Он кощунствовал, поносил всех и вся, а я продолжал молиться. Он засел у меня в голове, не оставлял, но он не мог запечатать мои губы. Я все же прочел Восемнадцать благословений, пусть и без особого пыла.
В тот же день я обо всем написал Циле. Написал, что хочу стать набожным евреем, таким, какими были мой отец и дед, и что прошу ее помощи, прошу согласиться на развод. Я был уверен, что она не ответит или натравит на меня адвокатов заодно с полицией. С тех пор как евреи начали подражать гоям, кто знает, на что способна еврейская полиция?
Все следующие дни я жил, как осужденный. Молился, изучал Гемару, ел в кошерном ресторане. Когда я сказал официанту, что не ем мяса, он посмотрел на меня очень странно, словно был готов затеять спор. У меня не было ни малейшего желания препираться по этому поводу, так что я просто сказал ему: «Я склонен признать вашу правоту, но, пожалуйста, принесите то, что я прошу».
— Желание клиента для нас закон, — ответил он, пожав плечами, и принес заказ.
Сложнее пришлось позже, когда реб Хаим, услышав, что я против убийства животных, сказал:
— Но это не приблизит вас к Богу.
— Реб Хаим, — ответил я, — тот, кто видел, как едят людей, никогда не сможет съесть животное.
— Не надо пытаться быть сострадательнее Всемогущего.
Тогда я понял, что отношение к вегетарианству навсегда останется барьером между мною и окружающими меня набожными евреями. Они считают отказ от мяса прихотью гоев и евреев, забывших веру отцов. Они воспринимали это как попытку стать слишком уж благочестивым. Один из цанзских хасидов даже сравнил меня с Исавом, который, как говорится в Талмуде, стараясь походить на истинно благочестивого человека, спросил у своего отца, как отделить десятину соломы. Когда реб Хаим впервые пригласил меня, его жена приготовила молочный суп, но он хотел, чтобы я пришел к ним в субботу, так что хранить свое вегетарианство в секрете было больше невозможно. Кажется, он даже немного испугался, узнав, что я даже в субботу не ем ни мясо, ни рыбу.
Однако я был твердо настроен жить такой жизнью, какой хотел и которую сам считал верной. Если бы в результате мне пришлось оказаться в полном одиночестве, я бы не счел это трагедией. Сильный духом может вынести и такое.
Как раз в это время пришло письмо от Цили. Это было большое письмо, своеобразная исповедь на тридцати страницах. Оно и сейчас где-то у меня хранится, и, поверьте, — это документ! Суть письма заключалась в следующем: во-первых, во всех бедах и ошибках Цили виноват я. Это я послужил для нее дурным примером. В этом она абсолютно права. Во-вторых, она завидовала моей решимости порвать со всем и вся. Бывали времена, писала она, когда и ей хотелось сделать то же самое, но, увы, у нее не хватило решимости и веры. Она писала, что продолжает встречаться со стариком профессором и он согласен развестись со своей женой и жениться на Циле. Она была готова дать мне развод, но просила о «небольших уступках». Несколько страниц касалось бизнеса. Я оставил все дела без присмотра, но мои партнеры вовсе не стремились лишить меня всего. Еще Циля наняла адвоката, чтобы позаботиться о нашем имуществе.