Расколотое небо
Шрифт:
Пройденный путь делят на время в секундах и получают скорость.
В этот день проверить тормозной кран хотел сам Эрнст Вендланд. Стоя в дверях, он взялся за ручку тормоза и не спускал глаз с мастера. В глазах светилось напряженное внимание. Ему нельзя было отвлекаться, надо было лишь ждать знака мастера. Тот все еще был недоволен скоростью. Но вот он поднял руку. Вендланд весь напрягся. И когда они пролетели следующий столб, мастер махнул;
— Давай!
В ту же секунду Вендланд со всей силы рванул ручку тормоза. Раздался отвратительный
Тормозной мастер высовывается из окна и напряженно следит за движением состава. Все медленнее и медленнее проскакивают мимо телеграфные столбы. И вот уже неохотно, сопротивляясь, а потом наконец словно образумившись, поезд остановился.
Однако еще прежде, чем испытатели выскочили из вагонов и измерили тормозной путь, мастер покачал головой. А из соседних вагонов, как бы невзначай, к нему стали сходиться его коллеги — опытные специалисты. Все они без измерений и вычислений знали: тормозной путь слишком велик.
Такого на их веку еще не случалось.
Рита разделяла их озабоченность и беспокойство, хоть и не высказанное вслух, но охватившее всех. То, о чем сейчас здесь говорили, то, что сейчас здесь решали, те распоряжения, которые здесь давались, — все было ей понятно. И понятна не только внешняя сторона, нет, новый вагон, такой красивый и нарядный, она словно видела насквозь. И была этому рада. «Я здесь своя», — думалось ей.
Манфред, оставивший Риту на минутку, снова подошел к их группе как раз в тот момент, когда общее замешательство разрядилось смехом, и прочел эту мысль в ее глазах.
Один из мастеров, услышав, что тормозной путь превышает норму на двести метров, осуждающе покачал головой и, ткнув большим пальцем через плечо, сказал:
— А если б это с ним случилось?
Манфред видел, как смеется Рита, и понял, что к счастью, переполнявшему ее в этот миг, он не допущен. Рита же, увидев его перекошенное лицо, испуганно спросила себя: «Чем я его обидела?»
Между тем человек, чьим именем был отмечен этот день, стремительно падал, распевая песни, в пылающем жаре на землю, а затем уверенно, с «чистой совестью» приземлился. Простая женщина, малюсенькая девочка и пятнистый телок встретили его на родной земле.
Мы же пустились в обратный путь, с успехом затормозили другим краном и, поставив старый паровоз на запасной путь, под полуденным солнцем расположились на откосе. Наконец Манфред не выдержал.
— Что теперь последует, мне известно заранее, — сказал он, не открывая глаз и не поворачивая лица от солнца. — Всяческая шумиха вокруг первого космонавта. Гудящие, раскаленные телеграфные провода. Потоки всевозможных брошюр и статей захлестнут нас. Но но перетряхнут нашей жизни, не растормошат человечество. Вот тот крестьянин, — Манфред показал на человека, работавшего далеко в поле с упряжкой лошадей, — он и завтра будет запрягать своих лошадей. А наш старенький паровозик, этот древний рыдван, как на смех подвел нас именно сегодня. Вот сколько тягостных повседневных забот! Эффектные выкрутасы в стратосфере отнюдь не помогут нам справиться с ними.
Манфреду никто не ответил. Вендланд промолчал из чувства такта — он никогда не сопротивлялся слабейшему, Рита — от стыда и злости. Это же не ты! Зачем надел ты эту маску мещанина?
— Ваш отец уже освоился со своими новыми задачами? — вежливо Спросил после небольшой паузы Вендланд, тем самым выдав, что ход его мыслей совпадал с ее собственными.
Манфред насторожился. Новые задачи? Что за новые задачи?
Как, разве он не в курсе? Господин Герфурт уже с месяц работает главным бухгалтером.
— Стало быть… понижение?
Вендланд ругательски ругал себя. Нынче любое слово с этим человеком выливается в неприятность. Неужели старый Герфурт разыгрывал дома комедию? Его дело. На него похоже. Но что можно ответить молодому? Этому трудному, заносчивому человеку, у которого в голове сам черт ногу сломит; к тому же он сгоряча прибегает к банальнейшим аргументам… Нет, нет, нельзя так думать. Разве не обедали они вместе (свиные ножки с кислой капустой в угловом ресторанчике) и под конец не пожали честно друг другу руку?
Именно это и напомнил ему Вендланд.
— Вовсе не обязательно любой ценой дожидаться, чтобы дело, которое тебе не по плечу, тебя же угробило. Это, к сожалению, моя доля, — добавил он шутливо. — Что же касается вашего отца… Мне кажется, он сейчас на своем месте.
Вендланд изо всех сил пролагал Манфреду путь к отступлению, но тот и не собирался этим воспользоваться. Кто мог предположить, что смещение отца так уязвит его? Не желая показать это, он только осложнял положение.
— Ах, вот как, — буркнул он. — Старая песня: мавр сделал свое дело…
Конечно, ему не пристало выступать защитником своего отца. Это было бы смешно. Тем не менее он позволит себе один вопрос: в чем польза столь распространенного нынче недоверия, называемого бдительностью?
— Вы смешиваете разные понятия, — мягко сказал Вендланд.
Но эта мягкость Манфреду сейчас была ни к чему.
— Вот как? Я смешиваю. Может быть, мне недоступна трезвость научного мышления. Но юмор, заключенный в известных противоречиях, мне вполне доступен. К примеру — в противоречиях между средством и целью.
— Конечно, — сказал Вендланд. — Часто бывает трудно согласовать то и другое.
— Скажите лучше — невозможно, — подхватил его мысль Манфред. — Честность украшает человека.
— Украсила бы и тебя! — возбужденно выкрикнула Рита.
Манфред держал себя в руках. Поклонившись ей, он холодно ответил:
— Постараюсь быть честным. — А затем, обратившись к Вендланду, продолжал: — Мне кажется, меня здесь неверно понимают и рассматривают как обвинителя. Мне подобное и в голову не приходит! Я лишь сожалею о той бездне иллюзий и энергии, которые расточаются на невозможное. Сделать наш мир высоконравственным! Ведь вы этого хотите, не так ли?