Расколотый Мир
Шрифт:
Он смутно понимал, что рядом, среди мертвых тел, ходят линейные, даже видел краем глаза этих приземистых солдатиков в черно-серой форме, бесцеремонно шагавших по трупам героев. Иногда они останавливались, чтобы тупым засапожным ножом перерезать хрипящее горло. И, точно деловитые доктора, переходили от одного пациента к другому. Солдаты Генерала лежали беззащитные, как младенцы. Незавидный конец. Совсем незавидный.
Заметят линейные, что Генерал еще дышит? Возможно. В любом случае, он уже никак не может им помешать.
Еще одна часть его разума рассыпалась в пыль, и Генерал на мгновение совершенно забыл, кто он такой, и тут же попытался вспомнить. Был ли он командиром? Он оказался в этих проклятых, холодных и мерзких горах по зову какого-то последнего великого долга, вот только забыл какого именно, а вместо этого почему-то вспомнил сказку, которую когда-то, давным-давно, в зеленом городке Глен-Лили графства Ульвер ему рассказывала няня. Сказку о принце, который покинул красный замок своего отца и, не взяв с собой ничего, кроме меча и... совы, отправился на поиски принцессы... нет, чтобы передать принцессе послание... а принцесса, закованная в цепи, томилась пленницей в башне... прекрасная, с белоснежной кожей, черными волосами до пояса и совершенно нагая...
Через него перешагнул линейный — черные сапоги на мгновение заслонили звездное небо. Черное галифе перепачкано серой пылью. Линейный что-то прокричал — Генерал не разобрал что именно — и пошел дальше, не глянув вниз.
Генерал снова вцепился в рассеивающиеся крохи своего разума и вспомнил, что уже не впервые лежит вот так, ночью под звездами, среди трупов, истекая кровью и умирая. Та, самая первая ночь закалила его характер. Когда он был юным солдатом, в битве при А... сражении при... на поле, поросшем утесником и вереском, у каменного моста, противнику удалось ранить его в плечо. Войско отступило, бросив его на верную смерть, и он всю ночь пролежал среди трупов, не в состоянии подняться. Сил тогда хватило только на то, чтобы крепко прижать шинель к плечу, молиться, чтобы кровь перестала сочиться из раны, и смотреть на холодные звезды. Он был еще очень молод. В ту, самую первую ночь он научился всей душой стремиться к благой цели, сверять путь по далекой звезде. Он научился быть героем и не бояться смерти. Так он рассказывал многим поколениям желторотых новобранцев.
В последние годы новобранцы уже не были такими желторотыми, да и после всех ужасов долины Блэккэп, после того сокрушительного поражения, их осталось совсем немного. Тогда Линия разогнала их по холмам, лесам и подворотням, словно бандитов. Армии Республики, от былого величия которой осталась лишь горстка, яростные, отчаянные ошметки, приходилось тайком собираться, маскироваться, устраивать схроны, организовывать полуночные взрывы, общаться с помощью знаков и кодовых слов. Он помнил! Да, он помнил шифровки, но забыл, для чего они. За повседневной домашней перепиской скрывались вопросы чрезвычайной важности. «Дети растут большими и сильными» означало «оружие к передаче готово» — он с трудом припоминал все эти коды и символы...
Он вспомнил, что послания они зашифровывали, среди прочего, в детских сказках, в письмах любимым чадам, которые остались дома в безопасности. Вспомнил, как писал: «Однажды птичий царь оглядел с вершины горы свое царство и опечалился». Слова эти содержали какую-то тайну, возможно, хорошую новость, но, скорее всего, плохую. Какую именно — он забыл, но все новости вот уже десять лет подряд были плохими.
Он попробовал вспомнить имена своих солдат, многие из которых — возможно, все — лежат сейчас с ним рядом на горном склоне и так же, как он, теряют рассудок. Ни одного имени в памяти не всплыло. Вместо этого привиделись лица трех президентов, которым он подчинялся: бородача Беллоу, что когда-то служил мэром Моргана и составил текст Хартии, маленького жилистого смышленого Ирделла, первым подписавшего Хартию в Красной долине, и глуповатого крепыша Киллбука, который теперь казался первым вестником стремительного упадка Республики.
Но, возможно, он все перепутал, и вместо Беллоу вспомнил короля из книги сказок с картинками, которую ему когда-то читала няня.
В голове снова загрохотало, и Генерал забыл про Беллоу навсегда. Грохот пулей отскакивал от стенок черепа. Самое ужасное в грохоте — его абсолютная бессмысленность. Генерал забыл, как выглядит полковое знамя. Он вспомнил конюшни в Глен-Лили, где научился читать, ездить верхом и владеть клинком, но и те быстро стерлись из памяти. Линия давно уже сровняла их с землей. Внезапно он с горечью осознал, что у него есть дочь, которую он не видел уже много лет. Эти годы он провел в изнурительных походах, прячась в горах и совершая набеги, изнуряющие противника. Он писал ей письма, и она ждала, что он вернется домой. Только он уже не вернется.
Последнее письмо дочери он отправил всего несколько дней назад, когда войско стояло у подножия гор. В нем он писал что-то очень важное, но сейчас не мог вспомнить что именно. Что-то об этих горах и камнях, на которых сейчас лежал, истекая кровью и теряя сознание. Он вспомнил, с какой безрассудной решимостью подписал и запечатал письмо. Отбросив долгие годы молчания в сторону, он рассказал дочери то, о чем опасно говорить. Он помнил свое решение: «Больше ни к чему хранить тайны. Если мы победим, земля содрогнется». Он забыл почему.
Пугающе живо встал в памяти смрад, стоявший в долине Блэк-кэп после сражения, грязь и мерзкие черные цветы, лоснившиеся от алой крови. Там погиб один из его сыновей. Где скончался другой, он уже не помнил.
Через него снова перешагнул линейный, задел голову и сдвинул ее набок — теперь Генерал больше не видел звезд, а различал лишь шаркающие ноги и тело лейтенанта Дирфилда. Дирфилд! Славный был парень. Вместо старенького мундира носил охотничьи шкуры — времена парадных алых мундиров давно прошли. А сам лейтенант мертв и бледен.
Поодаль от Дирфилда Генерал заметил тело Кан-Кука, заклинателя камней, холмовика — своего холмовика, своего союзника из Первого Племени. В последнем из писем Генерал раскрыл множество тайн Кан-Кука, но теперь все позабыл.
Белое, точно кость, голое тело Кан-Кука билось и трепыхалось, как бьется выброшенная на берег рыба. Длинные тощие руки метались, словно обнаженные ветки деревьев в бурю. Хватая себя за волосы, Кан-Кук выдирал из буйной гривы засаленные черные клочья. Это показалось Генералу странным. Он был совершенно уверен, что сам-то лежит тихо, очень тихо. Возможно, психобомбы действовали на всех по-разному. А может быть, Генерал, сам того не зная, сейчас тоже кричал, бился, размахивал руками? Он больше не мог ручаться за свое онемевшее тело.
Генерал подумал, что Кан-Кук наверняка еще сможет встать. Поговаривали, что когда кто-то из Племени умирает и его предают земле, в должное время он воскресает вновь. По легенде, Племя бессмертно, как песня или сон, как вожди Стволов и Линии. Но если Кан-Кука похоронить, вернется ли к нему рассудок, когда он воскреснет, или его странный, проницательный и сумасбродный разум теперь уничтожен?
В этот последний безрассудный поход Генерал отправился по просьбе Кан-Кука. Таков был их уговор. Люди много лет говорили, что Генерал свихнулся, если держит при себе холмовика, и, возможно, они были правы. Генерал вспомнил, что обещал ему Кан-Кук. Он сказал, что у Племени есть Тайна. Кан-Кук называл ее Песнью, но Генерал был уверен, что это оружие. Оружие, которое принесет людям мир. Союз ради мира и процветания — древнейшая мечта. В старости Генерал, наверное, возился бы в саду, выращивая розы. Народ Кан-Кука был готов раскрыть свою Тайну — и наконец всех простить. В алой сердцевине мира есть пещера, где гремит барабанный бой, и Город Первого Племени сокрыт там, ибо Племя потеряло свое былое величие. Там, шептал Кан-Кук, их ждут испытания на мужество, добродетель и...