Раскрытые тайны великих пророков. Час испытаний по Нострадамусу. Леонардо да Винчи. Фибоначчи. Данте. Гете.
Шрифт:
Разгромив Газу, Александр уже через семь дней появился в Египте. И здесь его ждут как желанного друга: египтяне верят, что он восстановит величие фараонов. Жрецы распространяют слух, что македонец — потомок египетского фараона Нектанеба.
Александр приносит жертвы и устраивает праздники в честь египетских богов, чем окончательно покоряет египтян.
У острова Фарос ему приглянулось удобное для гавани место. По его приказу здесь закладывают новый город, который должен носить его имя. Так рождается великий центр эллинизма — Александрия, горнило, в котором
Египтяне приветствовали Александра, именуя его старым царским титулом — "сын Солнца", "сын Амона".
Египет для Александра Македонского не просто очередное государство на пути к завоеванию мира. Он с юных лет знал, что такой день наступит. Контакты греков с египетскими жрецами не были легкомысленным обменом знаний.
Александр, преодолевая зыбучие пески пустыни, из Египта пробирается к древнему египетскому святилищу в Ливии на встречу с оракулом Амона, где происходит его таинственная встреча с жрецами, о которой известно только, что он был потрясен тем, что увидел и услышал.
Жрецы принимали македонца как сына бога не потому только, что он объединил Грецию, Малую Азию, Сирию, Египет, нередко вступал в бой без всяких шансов на успех и неизменно торжествовал победу, повелевал народами, армиями, флотами, брал неприступные крепости.
Александр осуществлял великую божественную миссию.
Народы, мысля масштабами своих городов, государств, этнических систем, молились своим богам и смотрели на соседей как на варваров.
Греческий мир был преимущественно художественно-культурным. Перед этой стороной развития все остальные отступали на задний план.
В политическом отношении греки не могли даже возвыситься до сознания политического единства своего племени, хотя они и сознавали себя особой культурной единицей в противоположность всем остальным народам-варварам. Только персидская гроза зажгла в них общий греческий патриотизм, но и то весьма несовершенным образом. Спартанцы умышленно опоздали на Марафонское поле; Аргос и Виотия от страха покорились Ксерксу и не участвовали в борьбе против него; пелопоннесцы настаивали на том, чтобы предать в жертву врагам материковую Грецию и защищаться на Коринфском перешейке.
Когда с исчезновением опасности прошел и патриотический энтузиазм, политическая история Греции обращается опять в историю внутренних раздоров и междоусобных войн по самым ничтожным причинам. Из-за своих эгоистических видов спартанцы ищут помощи персов.
Заметим, что это делалось не во времена первобытной грубости и дикости нравов и не во времена упадка, а в самое цветущее время умственного развития греков.
Знаменитый Демосфен, не видя смысла в постижении общегреческой идеи, употребляет свое красноречие, дабы увлечь афинян на гибельный путь сопротивления Филиппу; и афиняне следуют его советам, а не Фокионовым.
Подобным же образом и религиозное учение греков выказывает отсутствие истинного религиозного чувства.
Их религиозное мировоззрение недостойно народа, занимающего такое высокое место в философском мышлении.
Из трех сторон религии, которыми она удовлетворяет трем сторонам человеческого духа — догматики, этики и культа, только этот последний, соответственно художественной организации греков, имеет действительное значение.
Учение о мироправительном Промысле чуждо этой догматике, и высшая идея, до которой могло возвыситься религиозное миросозерцание греков, состоит в слепом, бессознательном фатуме, в олицетворении закона физической необходимости.
Сообразно с этой бедностью догматического содержания, и этическая сторона не имеет почвы, основания. Она не представляет нам свода нравственных правил, освященных высшим Божественным авторитетом, который служил бы непреложным руководством в практической деятельности.
Религия играла столь невидную роль в греческой жизни, что никогда не имела своего Священного Писания, ибо нельзя же назвать этим именем Гесиодову "Теогонию" — скорее систематизированный сборник народных легенд, чем религиозный кодекс.
Нравственность их заключалась единственно в чувстве меры, которое и есть все, что может дать эстетическое мировоззрение. Но это чувство меры — скорее основной принцип искусства, чем начало нравственно-религиозное, сущность которого всегда заключается в самопожертвовании.
И вот Александр Македонский решил перевернуть мир греческий и не только греческий.
Александр верил в могущественную помощь всех богов мира, искренне склонял голову перед божествами покоренных народов, восстанавливал храмы чужих религий, благоприятствовал жрецам, куда бы он ни приходил, понимая великую миссию и значение для жизни своих будущих подданных жречества.
Стать владыкой единого человечества, стереть границы, объединить народы, устранить причины войн, голода, вражды, исключить из жизни людей междоусобицы, "повелевать, не внушая страха" — это великие, дерзновенные планы величайшего из царей, но не цель.
Через столетия Наполеон, очень интересовавшийся мистикой древних учений и разыскивавший по всему миру следы того тайного, чем владел Александр с детства, с первых же дней общения со своими учителями в пылу откровения признается, что высшей мечтой его было видеть себя основателем новой религии. Он знал, что никакие армии не могут сравниться с силой священного авторитета.
Александр должен был воплотить в жизнь один из древнейших соблазнов человечества, идущий из глубин тысячелетий, объединяющий всех жрецов, который всплывал в самые разные эпохи и еще окажет влияние на мировую историю — материализовать идеи старинного учения о божественной монархии, порожденного древним магизмом и освящавшим власть восточных деспотий, суть которого сводится к отождествлению Кесаря и Бога, отождествлению, сулившему Кесарю абсолютное владычество над душами и телами.
Причем македонский завоеватель стремился сделать так, чтобы все — и друзья и враги поверили, что только обожествленный царь способен принести благо народам.