Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути

Лет десять назад я бы голову себе сломал. Я пытался бы догадаться, зачем меня приглашают и почему. Перебирал бы варианты: то ли Феликс вдруг воспылал ко мне нежными чувствами (хотя с чего бы?), то ли кто-то накатал на меня могучую телегу (хотя особых грехов за мной вроде нет…). Словом, маялся бы всю дорогу до министерства. Но за эти

годы я изрядно перелопатил свой характер. Или это как раз годы его перелопатили? Так или иначе, все полчаса, что мой не первой молодости «алеко» добирался до площади Независимости, я представлял себе, как нырну завтра из этого гнилого лета в лето настоящее. И — в море. И раскинется надо мной белесо-голубое, солнцем выжженное небо. А по вечерам будем мы с Аракеловым посиживать в качалках на балконе гостиницы, изредка перекидываясь словами да потягивая джин-пампельмюс, и слева будет подмигивать бессонный Херсонесский маяк. И еще будут древние камни херсонесских стен — тысячелетиями выбеленные, высушенные и прокаленные… Но все это, увы, завтра; а сегодня был еще мозглый здешний дождь, сквозь который проступила, наконец, серая махина «Сороканожки», как называли в просторечии здание Министерства внутренних дел. И не зря: длинная, плавно изогнутая буквой S бетонная коробка опиралась на множество колонн. Я загнал машину между колоннами и направился к седьмому подъезду.

Дежурный был совсем зелененький. Он долго вертел в руках мой патент видно, такое было ему в диковинку. Потом вызвал дежурного офицера. Тот, слава богу, меня знал.

— Привет, Перс! — мы обменялись рукопожатиями. — Ты к кому?

— К самому.

— К папе Феликсу? Ну, счастливо.

В начальственную приемную я вошел ровно в четырнадцать пятьдесят девять. На моей памяти это был уже третий феликсов кабинет. Первый, еще когда он возглавлял антирэкетную бригаду, выглядел куда как скромно и был заткнут в самый конец длиннющего коридора второго этажа. Следующий — это когда ему поручили отдел по борьбе с терроризмом, куда он перетащил за собой и меня, — был уже настоящим персональничком, какой и положен солидному полковнику; из окон открывался вид на город; с высоты шестого этажа кварталы Старого центра казались макетом. Теперешние же апартаменты привольно раскинулись на самом верху. В приемной отфильтровывал посетителей новехонький, с уставной картинки лейтенантик — не то секретант, не то адъютарь, героически охранявший генеральский покой.

— Капитан Айле?

— Милый, — сказал я как можно ласковее, — я уже восемь лет не капитан и, надеюсь, впредь никогда им не стану.

Глаза лейтенантика уплыли куда-то внутрь, однако секунду спустя все-таки вернулись на место — правда, уже с других выражением.

— Вас ждут, — лаконично сказал он, но не назвал меня никак, ни капитаном, ни коллегой, ни даже просто господином Айле. А мог бы, кстати. Я обошел его и распахнул дверь.

Да, начальник столичной полиции — это вам не хухры-мухры. Не кабинет, а сераль: пушистый ковер, из окон открывается вид на озеро, ласкающий взор даже сквозь дождевую вуаль, а вместо обтянутого бордовым синтетиком диванчика, на котором мы, случалось, и ночевали там, на втором этаже, здесь разместилась такая кожаная мягкость и роскошь, что и домой уходить вроде незачем. Феликс лихо взлетел по служебной лестнице — и в прямом, и в переносном смысле.

Генерал уже шагал мне навстречу. Был он в штатском — этакий респектабельный высокопоставленный чиновник, серый костюм, темно-вишневый галстук. За шесть лет, что мы не виделись, он даже не постарел. Только заматерел еще больше. Он вообще из тех мужиков, что лет до семидесяти не стареют, а лишь матереют, чтобы потом в одночасье сломаться и превратиться в дряхлых старцев. Мы обнялись.

— Спасибо, что пришел, — Феликс приглашающе махнул рукой в сторону кресел. Мы погрузились.

Тотчас подле нас возник давешний адъютарь и водрузил на столик чашечки с дымящимся кофе. Чашечки были настоящего костяного фарфора, а кофе, судя по аромату, настоящий «мокко». Школеный секретант исчез так же беззвучно, — я восхитился феликсовой дрессурой. Впрочем, это мог быть и врожденный талант. Не всякий ведь захочет сразу после училища осесть в приемной…

Феликс молча прихлебывал кофе. Я тоже. Любопытство — невыгодная стратегия. Он меня высвистел — ему и говорить. Так прошло минуты две-три. Потом Феликс, отставив чашку, поинтересовался:

— Как у тебя с клиентами, Перс?

Словно мы с ним расстались этак недельки две назад. Ну месяц. И встретились ненароком на именинах у Анны.

— Не жалуюсь, — ответил я в тон.

— Но хорошее дельце пригодится?

— Уж не хочешь ли сосватать? Сколько процентов комиссионных?

— Сдаешь, Перс. Комиссионные, выплаченные должностному лицу, — та же взятка.

— А может, проверяю, не сдал ли ты, — парировал я.

Феликс ухмыльнулся:

— Пока не собираюсь. Перс. И тебе но советую.

Вообще-то я терпеть не могу прозвищ. Но это приклеилось так прочно, что стало неотделимым. Семнадцать лет назад я пришел в антирэкетную бригаду такой же новоиспеченный лейтенантишко, как нынешний Феликсов секретант. Феликс принял рапорт, а потом легонько потрепал меня по щеке: «Смотрите-ка, — восхитился он, — какой нам персик прислали!» И на целых три года я стал Персиком. Лишь после того, как мы повязали «Веселых ребят», Феликс впервые посмотрел на меня с уважением. «А знаешь, парень, ты не Персик, — сказал он. — Ты Перс. Они, говорят, когда-то неплохими бойцами были». Вот так я и стал Персом. И Персом останусь — до конца дней своих. Для друзей, естественно.

Я опять присосался к чашке с кофе, держа паузу.

— В самом деле, ты сейчас очень загружен? — поинтересовался Феликс.

— Видишь ли, — уклончиво отозвался я, — я сейчас исключительно об отпуске думаю. Может же частный сыщик позволить себе частную жизнь? Или право на отдых не для него писано?

— Для него, для него, — успокоил Феликс. — Вот только отпуск, как я понимаю, у тебя не по графику. Когда захочешь у тебя отпуск. Или что, дел нет?

— Ревнивых жен да мужей на мой век хватит. И скандалов в благородных семействах — тоже. Так что безработица мне не грозит, не беспокойся.

— И то правда, — согласился Феликс. — Я слышал, ты дом купил на Соборной Горке? Значит, неплохи дела?

— Так ведь не капитанский оклад, сам понимаешь. И не майорский. А до большего я бы вовек не дослужился. Не всем же генералами быть…

— Не всем, — спокойно подтвердил Феликс. — Ты, например, индивидуалист. А служба этого не любит. Так возьмешь дело?

— Нет, Феликс, извини. У меня уже номер заказан. В «Атлантике». С завтрашнего дня. И приятель там ждет. И билет в кармане. Вот только ласты осталось купить. Хочу, понимаешь, найти «мурену», да их нет нигде. «Ихтиандр» лежит, «барракуда», «акванавт», «батиандр», а вот «мурену» как черт языком слизнул. Правда, есть у меня один магазинчик на примете…

— Мне бы твои заботы, — завистливо вздохнул Феликс. — Жаль, генералам на задержание ходить не положено. А то бы тоже под пулю подставился, комиссовался да пошел в частные сыщики…

— Я конкуренции не боюсь, у меня репутация.

— Вот потому-то ты мне и нужен. Так что давай серьезно.

— А серьезно — у тебя вся полиция есть. Или сам в клиенты рвешься? Так я дорого беру…

— Последний раз говорю, Перс. Давай серьезно.

— Хорошо. Серьезно так серьезно. Излагай.

Даже в Феликсовом изложении дело мне не понравилось.

Жил-был некий Виктор Меряч. Заведовал себе лабораторией в Институте физиологии, слыл человеком добропорядочным и пунктуальным до отвращения. И — судя по фотографии — был до отвращения же зауряден внешне. В прошлую пятницу он вышел из института, сел в машину — респектабельный, как и все, что окружало доктора Меряча, «датсун» модели «кабинет», номерной знак СТ 01–95 А. Видели, как со стоянки он вывернул на проспект Патриотов и двинулся вниз, к озеру. С тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. Естественно, в субботу и воскресенье никому до этого дела не было. Но когда в понедельник он не явился на службу, в институте всполошились, потому что на вторник был запланирован какой-то эксперимент, и присутствие доктора Меряча при его подготовке и проведении было необходимо. Дома его не оказалось; все обычные, бытовые способы разыскать его ни к чему не привели. И тогда обратились в полицию. В принципе говоря, три дня — не тот срок, чтобы возбуждать дело об исчезновении; но учитывая обстоятельства дела, полицейское управление пошло навстречу администрации института. Двое суток розысков не дали даже рабочей версии. В самом деле, будь это киднепинг — уже давно потребовали бы за Меряча выкуп. Хотя требовать его пришлось бы разве что с институтской администрации — жил Меряч один как перст. Если бы это оказалось политической акцией (хотя несчастный завлаб из Института физиологии не министр и не генеральных прокурор, что его похищать?), то в обмен на его жизнь были бы уже выдвинуты какие-то требования. Наконец, если бы это была работа каких-то занюханных террористов (а не занюханных у нас, слава Богу, нет), кто-то уже взял бы на себя ответственность за акцию. Да и труп в этом случае наличествовал бы. Самым натуральным и вещественным образом. Как и в том случае, если бы здесь имела место обычная уголовщина. А раз ничего этого нет — остается предположить, что уважаемый доктор Меряч сам очень захотел исчезнуть. Либо же попросту провалился в какой-нибудь канализационный колодец, где его бренные останки и найдут со временем. Найдут совершенно случайно, ибо все неподходящие места, где человек может свернуть себе шею, обыскать практически невозможно. И только чудом может обнаружиться когда-нибудь его «датсун-кабинет», перекрашенный и с перебитыми номерами: не останется же машина бесхозной на улице, всегда сыщется, кому этим заняться. Наконец, если допустить, что ни та, ни другая версия не соответствует действительности, — от этой истории попахивает чем-то совсем уж грязным.