Расписание тревог
Шрифт:
Пашнев подождал, пока Якуб Султанович выпьет, скромно отхлебнул из чашки.
— До дна! — приказал Якуб Султанович и захрустел огурцом.
Пашнев тонко пошутил:
— Сказав «игрек цэ на а бэ», нельзя не сказать об игреке «цэ на бэ а…»
Якуб Султанович захохотал, хлопнул Пашнева по плечу.
В апогей веселья в комнату заглянул Микитченко, грузный, потный аспирант из Фрунзе.
— Я, это самое, извините, я потом, ладно?
— Отчего же потом? Входите, присаживайтесь! — радушно пригласил Якуб Султанович по праву старшего. — Гость от бога!
— Не, я на минутку! — замотал головой Микитченко. — Тут тебе, Леша, письмо, другую неделю таскаю. Помял маленько, извини,
Он подал затасканный донельзя конверт и поспешно ретировался.
Пашнев распечатал письмо, пробежал глазами.
— Плохие вести? — спросил Якуб Султанович.
— Да какой-то дядя Шура из Костромы!.. Пишет, что лежит здесь, на Пироговской, в Институте экспериментальной хирургии…
Якуб Султанович поцокал языком.
— …просит навестить. Что еще за дядя на мою голову?..
— Как можно не помнить собственного дядю? — укоризненно сказал Якуб Султанович.
— Да я сроду в Костроме не бывал! Всю жизнь прожил в Красноярском крае!
— Сколько вам лет, Алеша?
— Двадцать шесть… А что?
— Слушайте, более четверти века вы были в разлуке с вашим дядюшкой! И вот судьба наконец скрещивает ваши жизненные пути. Конечно, надо поспешить встретиться! Что он вам пишет?
Дядя Шура писал Пашневу:
«В рассуждении нашего генеалогического древа я довожусь тебе троюродным дядей по моей двоюродной тете, а твоей бабушке Анне Васильевне. Ты меня, понятно, не помнишь, так как, когда я был проездом в Красноярске, ты был еще грудной. Я возил тогда наших учеников на озеро Байкал. Я ведь являюсь учителем труда и профтехобразования и на весь коллектив один мужик. Поэтому на ученом педсовете постановили, чтобы ребятишек сопровождал я. Съездили хорошо, никто не утонул. На обратном пути целый день стояли в Красноярске, и я навестил твоих родителей…»
— Придется съездить к этому дяде… — с тяжелым вздохом сказал Пашнев.
— Конечно, Алеша!
Якуб Султанович был человеком чрезвычайно радушным. Домашние его будни целиком заполняли хлопоты о семье и постоянно гостящих родственниках. Дядюшки и тетушки, братья и сестры, племянники и племянницы, зятья, шурины, их кунаки в родственники кунаков почитали за долг навестить столичного родича, пожить у него неделю-другую. Якуб Султанович был ученым с мировым именем, так что наведывались к нему и гости из заграницы. Для этих визитов он имел выходной костюм. Обычно же, вот как сегодня, он ходил в пиджаке-букле с искусно заштопанными локтями. Мода последних лет на ношение джинсов необыкновенно выручила Якуба Султановича — круглый год он носил джинсы. Он приходил из института за полночь, прокрадывался в кабинет, вешал пиджак, как мундир, на распялку, джинсы ставил в угол и укладывался на кушетку. Всякий раз он заземлялся на ночь, привязывал себя за ногу к батарее, чтобы снять статическое электричество. Засыпал он моментально, утром надо было встать раньше всех, до очереди в ванну, и успеть сбегать на рынок. Овощи и фрукты из магазина домочадцы не признавали. Сам он обычно завтракал в институтском кафе-автомате, где, впрочем, и обедал. И тем не менее он был счастлив, радовался, что дом всегда полон людей, и не представлял себе иной жизни. Он уехал из родного селения Индархе тридцать лет назад, но, пожалуй, знал и чтил обычаи предков много лучше, чем его земляки, живущие на земле предков. Во всяком случае, наезжая к Султановичу, они не могли сдержать восхищения его верностью многочисленному родству.
Вот почему Якуб Султанович принял самое горячее участие в деле посещения дяди Шуры из Костромы. Ехать положили безотлагательно.
В метро Якуб Султанович сказал с подъемом:
— Знаете, что мне пришло в голову? Если после защиты вас оставят в Москве, вы получите прекрасную возможность встречаться со всеми вашими родственниками, восстановить утраченные контакты! Все дороги, Алеша, ведут в Москву!
Пашнев представил на миг эту перспективу и энтузиазма руководителя не поддержал.
Они вышли на «Кропоткинской».
— Черт побери! — с ужасом сказал Якуб Султанович. — Как же мы придем с пустыми руками!
— Да, но…
Якуб Султанович вытащил бумажник:
— Двадцати пяти рублей нам, надеюсь, хватит?
— Но…
— Едем! — отдал приказ Якуб Султанович.
И они отправились на Центральный рынок.
Жизнь не скрючила дядю Шуру — и в шестьдесят он сохранял гвардейский постав головы. Правда, с годами он стал помягче, резкие командирские морщины на лице подгладились, глаза на усохшем лице выглядывали с наивным удивлением и даже робостью. На войне дядя Шура командовал батареей, был трижды ранен, один раз контужен. Вследствие контузии правым ухом не слышал совсем. Подставляя здоровое ухо собеседнику, на всякий случай повторял вслух услышанное и следил за реакцией: так ли понял.
— Извините за выражение, как, значит, вас зовут? — спросил он Якуба Султановича.
— Я-куб Сул-та-но-вич.
— Яков Султаньевич?
Якуб Султанович махнул рукой.
— Антисигма минус гиперон, — фыркнул Пашнев.
— Не выражайтесь, Алеша. Это дурной тон.
— Вот, значит, какой у меня племяш, Яков Султаньевич, — говорил дядя Шура, оглаживая принесенный племянником большой полосатый арбуз. — Стало быть, науками занимаешься, Олеша? Электроэнергетикой? А не опасно? Током не дернет? Нет?
— Ваш племянник очень способный физик! — с пафосом сказал Якуб Султанович.
— А вы, Яков Султаньевич, стало быть, его педагог? Тоже хорошее дело. Выходит, мы с вами коллеги будем?
— Совершенно верно!
— Как? Совершенно верно? Что и говорить!
— Как вы себя чувствуете, дядя Шура? — спросил Пашнев.
— Как самочувствие? А хорошее, Олеша. Я здесь на удалении дивертикула. Это приямок такой в горле. Вроде кармана. Как-то вот образовался и оттопырился, язви его. Доктора сказали: случай крайне редчайший. Надо, говорят, тебя в Москву, к профессору Черноусову. Сам Черноусов и удалял. Удаляет, а сам ахает: пять сантиметров вдоль, пять поперек и шесть вглубь; куда годно! Правда, я этого не слыхал, сестра после говорила. — Дядя Шура отогнул глухой ворот пижамы и показал швы на шее в виде буквы Т, замазанные зеленкой. — Во чего начертили!
Пашнев томился. Палата своим специфическим запахом и стерильностью нагоняла тоску. Рассчитана она была на три койки, здесь стояло четыре. Пашнев определил это по числу электророзеток и кнопок вызова. В углу ворчал фаянсовый умывальник; из крана точилась мутная хлорированная вода, уже выточив в раковине ржавую борозду. Пашнев встал, попробовал завернуть кран. Струйка не пропадала.
— Течет, все время течет! — сказал ему дядя Шура. — У нас это в порядке веществ: прокладочка стерлась, а заменить некому. Тоже вот и обслуживание. Я сырые яйца не употребляю, а всмятку никто не сварит. Уж я не знаю.
Якуб Султанович кивал головой. Импульсивная его натура требовала живого действия.
— Поговорить с заведующим? — с готовностью предложил он.
— Ни к чему! — испугался дядя Шура. — У него и без того заботушки хватает!
— Смотрите, мне ничего не стоит!
— Нет-нет, спасибо… Рассказали б лучше анекдот какой-нибудь, — несмело попросил дядя Шура. — А то мы тут отрезаны от внешнего мира.
— Алеша, — сказал Якуб Султанович, — вы знаете какой-нибудь свежий анекдот?
Пашнев пожал плечами, виновато улыбнулся.