Расписание тревог
Шрифт:
— Да, — подтверждала Фаина Ивановна, — мы умные люди.
К шестому курсу Митько стало совершенно ясно, что светила из него не выйдет, следовательно, надо определяться куда-нибудь поспокойнее и поденежнее. Решение стать наркологом пришло к нему в пивном баре на Сретенке. После занятий они втроем, то есть Алик, Сережа и Митько, простаивали там над пивными кружками до закрытия. Алик был родом из Астрахани, так что вяленая рыба у них не переводилась. Их право на крайний столик у подоконника молчаливо признавалось другими постоянными посетителями,
Публика в баре собиралась самая разношерстная, но попадались и выдающиеся личности: Анкилоныч, Пан Директор, Нормалек. Анкилоныч был кандидатом технических наук, Пан Директор — очень хорошим разнорабочим из булочной и снабжал приятелей горячим хлебом, Нормалек — машинистом сцены, этот снабжал рассказами из театральной жизни. Захаживали посетители и разовые, и такие, что выдерживали неделю-другую, иногда до месяца, потом исчезали бесследно. А вообще, бар этот был смрадный, грязный общественный туалет, к которому по недоразумению пристроили емкость с пивом.
Однажды к приятелям подошел некий Борис Иванович, эстрадный шестиструнный гитарист. Сначала, подогретый водкой, он пытался острить, держался бодро, непринужденно. Потом действие ее кончилось, Борис Иванович расплакался.
— Ребятки, — размазывая грязь и слезы по опухшему лицу, сказал он неожиданно, — вот вы медики, ну помогите же мне, спасите, не могу я больше так жить! Вылечите от этой заразы!
Приятели замолчали в недоумении.
— Тебе похмелиться, что ли? — спросил Пан Директор.
— Бросить хочу, завязать! Навеки!
— К специалистам обращались? — спросил Митько.
— Два раза в стационаре лежал. Амбулаторно лечился. Месяц продержусь, потом опять все сначала, Сил моих нет так жить!
— А как вас лечили? — спросил Митько.
— Первый раз торпеду ввели, укольчик такой, в вену. Двести рублей слупили. По знакомству. Потом спираль зашили.
— Эспероль, — поправил его Митько.
— Что в лоб, что по лбу. Триста рублей отдал.
— Нормале-ек, — сказал Нормалек.
— Это же очень сильное средство, — заметил Митько. — Действует порядка пяти лет. Как же вы выжили?
— А так и выжил. Надул меня ваш коллега. Небось пирамидону натолкал вместо этой спирали и зашил.
— Тяжелый случай, — сказал Нормалек. — Вот у нас артист Курилов на улице Радио лежал, так вот он рассказывал…
Борис Иванович перебил:
— Ребятки, поможете?
— Чтобы бросить пить, надо иметь силу воли, — наставительно сказал Анкилоныч.
— Друг, — слабо улыбнулся Борис Иванович, — сила-то есть, воли нету.
Алик и Сережа вынесли приговор: в данном случае медицина бессильна. Митько взялся лечить. Бориса Ивановича он действительно вылечил. Тот вернулся на эстраду, не раз принимал участие в зарубежных гастролях. Воздержание продолжалось шесть лет, и за это время Борис Иванович успел создать Митько такую рекламу, что сделать карьеру тому ничего не стоило. Так он выбрал психиатрию, а в более узком смысле — наркологию.
Фаина Ивановна работала процедурной сестрой в том же диспансере, что и Митько. Это было очень удобно. С годами у них сложился свой круг подопечных, которых они про себя называли то пациентами, то клиентами, уже не чувствуя разницы в этих понятиях.
Подопечные Митько были люди уважаемые, с положением и достатком. Законченных, безнадежных потаторов он распознавал с первого взгляда и сплавлял на попечение других врачей.
Солидных клиентов Митько ублажал, как мог, и они платили ему сторицей. Получив в ягодицу смесь серы и персикового масла, волоча ногу, постанывая и обливаясь потом, они покидали диспансер осчастливленные, горячо благодаря его за эту средневековую пытку. На другой день Митько навещал их на дому в сопровождении Фаины Ивановны. Лечение они вели энергично и массированно — через несколько дней клиенты выглядели свежо и бодро. Разумеется, спустя время они срывались опять, но в отчаяние не впадали, уповая на чудодейственную помощь супругов.
Словом, если бы не коллизия с Айгуль, мог бы Митько считать свой жизненный путь сложившимся как нельзя лучше. Коллизия с Айгуль осталась в его душе незаживающей экземной ранкой. Бывало, Айгуль не вспоминалась ему годами, бывало, воспоминания угнетали до такой степени, что приходилось принимать транквилизаторы.
В тихий час Митько вызвал к себе главврач.
— Рябов Иван Евгеньевич? — спросил, он рассматривая Митько через бифокальные стекла.
— Почему? Я Митько Валерий Александрович.
— Нет, вы Рябов Иван Евгеньевич. Митько Валерий Александрович скончался три часа тому назад в автобусе от приступа астмы.
— Не может быть… — У Митько задрожала челюсть.
— Факт остается фактом. В данном случае весьма прискорбным. Скажите, Валерий Александрович, как вышло, что Рябов поехал в Севастополь под вашим именем? Подобные поездки ему были категорически противопоказаны.
— Откуда ж мне знать?! Очевидно, выдал себя за меня, мы же очень похожи! Меня вообще с кем-то путают! Это просто какая-то напасть, наваждение! Всю жизнь страдаю! — Митько почувствовал на глазах слезы. — Ну правда ж, я виноват разве?!
— Идите, — печально сказал главврач.
За ужином старшая сестра сделала объявление:
— Режим у Рябова был, как говорится, первый. То есть выезд на далекие экскурсии ему был воспрещен. А он обманным путем сел в автобус и поехал в Севастополь со своей астмой. Ну и приступ в дороге. Медицинские работники в автобусе не предусмотрены правилами экскурсионной пропаганды. Результат ясный, как говорится. Остался в Крыму навсегда. Прошу всех сделать нужные выводы и, как говорится, думать не задним числом!