Расплата за жизнь
Шрифт:
— Пока нет! — всхлипнула Валентина.
— И не надо! Оставьте все как есть!
— Но тогда они придут ко мне…
— Без вашего согласия не могут. Вашу дверь не смогут открыть. Кстати, не забывайте закрываться на внутренние замки и никому не открывайте. Даже если услышите за дверью женский или детский голос. Ну и мы со своей стороны постараемся обеспечить вашу безопасность.
— Спасибо, — тихо обронила женщина.
— Кстати, прежде чем выйти из квартиры, не поленитесь посмотреть в дверной глазок, нет ли кого постороннего на лестничной площадке. Если заметите, вот вам мой
— А если снова позвонят?
— Ответьте, что она в ящике, как и просили вас о том.
— Хорошо. Я так и скажу, — пошла к двери, но, взявшись за ручку, оглянулась: — Если со мной что–нибудь случится, не дайте в обиду сына!
— Успокойтесь, Валентина! Все будет хорошо! Никто вас не тронет.
Едва Попова вышла из кабинета, Соколов заспешил к генералу доложить обстановку. Он рассказал об ограблении и о визите Поповой.
— Кольцо смыкается. Надо затянуть петлю потуже и не дать возможности зверю уйти на волю безнаказанно. Кстати, что за книжка, которая так дорого стоит? И кто тот щедрый поручитель? Уж не хранитель ли коллекции Карпова?
— Из всех номеров, какие в ней записаны, а я проверил каждый, особо бросился в глаза телефон Иосифа. Все остальные нам известны. Это либо сотрудники по работе, телефоны фирм, поставщиков, короче — деловые контакты человека. «Никто не попал в поле зрения. А вот этот… И номер его телефона записан особо. Хотя я с ним общался. С виду — ничем не примечательный человек. Но не без пороха. Себе на уме.
— Что говорят о нем осведомители?
— Скрытный, недоверчивый. Старается держаться подальше от политиканов. С соседями не дружит и не ругается. Все считают его тайным алкоголиком. Но я, приходя к нему, не улавливал даже малейшего запаха спиртного. Работая на обувной фабрике, был на хорошем счету. Неплохо зарабатывал. Но… считался самым скупым человеком.
— Очень мало информации. Очень скудно. Судя по вашим словам, такой никогда не станет обладателем коллекции.
— Да! Но зачем к нему пришел внук? Ведь если не коллекция, что взять со старика? В его доме пусть и неплохо, но для крутых или рэкетиров там и взять нечего. Однако опасаются и сын, и сам Иосиф. Хотя во всех комнатах ничего ценного.
— Если они — владельцы коллекции Карпова, то почему держат ее у старика, а не у сына? — сомневался генерал.
— Иосиф, как я понимаю, никогда, покуда жив, не отдаст сыну ничего. Попросту не доверит. Считает его несерьезным, неделовым. А внуку Кольке — и подавно. Он из тех, кто держит все в своих руках до последней минуты жизни.
— Возможно, это так! Но обычный сапожник никогда не отдаст свои сбережения за коллекцию да еще с сомнительной репутацией. Вы говорите, он человек недоверчивый и прижимистый, не доверяет родному сыну. Как же он мог поверить Попову? Как он мог сблизиться с ним настолько, что поступился убеждениями? Тем более, ведь у него один сын? Иосиф, кроме как ему, никому не может передать коллекцию! Нет, тут снова ошибка. А вот что касается Поповой, другое дело! Надо нам взять друга ее мужа! Уж он, конечно, знает, у кого надо искать коллекцию, если ей сумел завладеть Попов. Я дам все распоряжения относительно этой женщины, — пообещал
— Я думаю, стоит нам взять кредитора Петра Попова прямо у почтового ящика на записную книжку, — предложил Вадим.
— Я уверен, что за ней он пришлет посланца, кого–то из своих. Сам не появится. Такие люди очень осторожны и не суют голову в петлю. Он прекрасно понимает, что напугал Попову и вызвал ответный огонь на себя. И шансов на получение записной у него очень мало. Будучи уверенным, что Попова не обратится никуда, сам бы к ней завалился. Но не станет рисковать, — говорил генерал.
— Вы меня извините, но нынешние преступники — не прежние. Раздумывать не умеют. Тем более, когда дело касается крупной суммы, ведут себя нелогично и безрассудно. Потому стоит поставить ловушку, — ответил Вадим.
— Что ж! Попытайтесь! Но не передоверяйте милиции и не ставьте ее в известность о своих намерениях, — предупредил генерал.
Вскоре два бомжа появились в доме Валентины Поповой. Оглядевшись, сунули в почтовый ящик Поповой записную книжку Петра. Никто из жильцов дома не обратил внимания на бомжей, расположившихся рядом с лестничной площадкой. Их теперь много развелось в городе. Они ночевали в подъездах, подвалах и на чердаках. Гнать их из подъездов никто не решался, зная крутой нрав и острый язык бродяг. Они умели постоять за себя. И нередко зло мстили гонителям, из–за каких оказались на улице.
Эти двое ничем не отличались от других.
На обрывке газеты селедка, порезанная на куски, луковица, полбуханки хлеба и бутылка пива.
Бомжи не задевали жильцов, ни у кого ничего не просили, как случалось в других подъездах. Они не матерились и не орали. Тихо переговаривались меж собой.
Их возраст невозможно было определить. Заурядна была и внешность. Заросшие, пропыленные лица. Выгоревшая, старая одежда на плечах. В глазах недоверие ко всему свету.
Старуха–пенсионерка, жившая на первом этаже, от любопытства или страха быть обворованной прилипла к дверному глазку. Наблюдала. Слушала, о чем говорят бомжи.
Но их разговор показался ей скучным. А поведение не вызвало подозрений. И она не стала прогонять бродяг. Все жители города знали, что бомж не опасен. У этих даже была еда. А значит, воровать они не будут.
Валентина Попова, войдя в подъезд, даже не оглянулась на свой почтовый ящик. Ни газет, ни журналов не выписывала, а писем вовсе не ждала.
Увидев бомжей, не удивилась. Не испугалась. Достала из сетки булку. И, положив ее на газету перед бомжами, попросила тихо:
— Помяните Петра…
Бомжи хрипло поблагодарили женщину, разломили булку пополам:
— Царствие небесное рабу Петру! Упокой, Господи, его душу! — услышала Попова и смело вошла в квартиру.
Время близилось к ночи. Запоздалые гости покидали друзей. Возвращались с дискотек парни и девушки. Никто из них не оглядывался на почтовые ящики и не подходил к ним.
Вот снова кто–то вошел в подъезд. Толстый потный человек. В руках сумка, нагруженная харчами. Батоны, пакетики, бутылки топорщатся во все стороны. Заметил бомжей, приостановился.