Расплата за жизнь
Шрифт:
— То иное дело! Немец на нас попер. Защищаться пришлось. Я про другое. Ну скажи, служивый: кому нужен был тот Афганистан? Тебе, или ей, или мне? Да и не только Афган. Нынче, куда ни глянь, будто с похмела все перебесились. С войны жить приловчились. С мародерства. Не все, конечно. Иной из этого лиха душу не успевает унести. Другой — портянки покойного, его сапоги на себя пялит. Автомат убитого ворогу продает. За жратву, за бутылку загоняет. Нет, в наше время такого не было. С врагом говорили только через прицел. Иных переговоров не вели. Честь свою не марали.
Опустил голову
— Послушай, батя! Тогда время было иное. И к солдату относились с уваженьем. Погиб кормилец в войну, за него семье пенсию платили, кучу льгот имели. Не на словах — на деле. Мне о том бабка рассказывала. За каждую медаль фронтовики получали. А уж Георгиевские кавалеры — в господа попадали прямиком. Теперь иное. Вернулись с Афгана домой. И что? Назвали нас дураками, убийцами, баламутами. Свои же — родня, соседи, знакомые. А потом правительство заявило, что эта война никому не была нужна. И от нас, как от чумы отмахнулось. От живых и погибших. Скажи, о какой чести тут трепаться, когда я — фронтовик — без работы и пенсии живу. Никому не нужен стал. Я что, сам просился в Афганистан? Кто нас спрашивал? Всех под метлу гребли! Даже салаг! Необстрелянных! К духам на бойню! Так что заткнись ты про честь! На нас забили, усек! А потому выживали, кто как мог! — свесил голову с верхней полки попутчик, молчавший до этого. И глянув на Сашку, добавил:
— И ты, браток, пыли домой! Покуда душа цела. Линяй к бабе, к детям! Там найди спокойное место и забудь армейку.
— Тебя как зовут? — спросил его Сашка.
— До Афгана — Лехой звали. Теперь…
— Послушай, Леха! Ты что, на войну за льготами и пенсией ходил? За наградами? У меня в родне полно военных. Награды, звания имели. Спроси, как они им достались? Иные из моих знакомых прямо из Берлина в Магадан попали. Из генералов — в зэки! Но никто не сказал, что воевал зря, или не в тех стрелял. Свою державу защитили! Свои дома и семьи! А правительство меняется… Уцелевший на войне всегда выживет на гражданке!
— Сравнял хрен с пальцем! За ту войну никого не оплевали, как нас. Она не нами начата была!
— Не оплевали? А сколько тех, кто попал в плен, потом дома был расстрелян, либо на дальняках умерли? Таких кто посчитал? Не мы войну развязали! Афганцы и теперь наши границы щиплют. И, поверь, неспроста все началось. Не от чьей–то прихоти! Была причина.
— Да мне на нее плевать! Я своим детям буду говорить о том, что сам пережил. Чтоб не совали головы в пекло. Не лезли б на рожон. И от военки, как черт от ладана, подальше держались!
— Чего орете, мужики? Во зашлись! Да если б, по правде сказать, всякому дело нашлось бы дома… Ну, скажи, служивый, разве твоя жена счастлива от того, что ты не живешь с семьей? А дети? Им ты всякий день нужен. А где гарантия, что смерть тебя обойдет на войне? И как им жить тогда? Как они живут? Какие у них сны и ночи? — перебила проводница спорящих, обратившись к Сашке.
— Мои уже привыкли ждать, — отмахнулся вяло.
— Знаешь, голубчик, самая несчастная баба — это жена военного! Она в любую минуту может вдовой остаться. А дети сиротами. И что ей твои звания и награды? Куда она их всунет?
— Коли суждено, умирают люди в домашней постели. Даже под боком у жены. Прокисают мужики. Потому, чтоб дольше жили, нужна закалка, экстремал. Это экзамен на живучесть. Тогда мужик сам себя уважать может, что снова выдержал. Не впустую штаны носит. А растечься, расклеиться, ругать всех и вся, это удел слабых. Себя, свою гниль при желании всегда оправдать можно. Но будет день завтрашний, будут иные оценки всему. Не мы их дадим — внуки. Они не ошибутся. И поверь, меня ни дураком, ни подлецом не назовут!
— Эх, Сашок! За внуков не ручайся! У них своя жизнь и судьба будут! Может, они и слышать не захотят про военку. Будут на земле хозяевать тихо и мирно. Ведь неспроста средь люду молва: мол, генералы в свет печников да пахарей пускают. А вот от доярок да кузнецов адмиралы получаются. Может, и будут твои сыновья–людьми грамотными, но военными не станут, чтоб их дети не ревели во сне от страха за отцов! Чтоб не повторить свое детство! — сказал старик закашлявшись, и пошел в тамбур покурить вместе с сыном.
Проводница вышла следом за ними. И только Леха, спрыгнувший со своей полки, смотрел в окно сухими глазами, но отчего–то безудержно дрожали его плечи…
— Ты прости, коль обидел ненароком. Не хотел. Сказал свое. Но ведь судьбы у всех разные.
— Да, ничего. Просто твой Сумгаит все ж не Афган. И тебе меня не понять. Там вы быстро справились. В считанные дни. Ни крови, ни трупов не видели, никто никого не мучил на ваших глазах. Ты уезжаешь спокойно. Никто не целился в твою спину. А вот мы…
Александр вдавился в полку. Отвернулся от Лехи. Ничего ему не ответил. Знал, у каждого своя память болит. И его не отпускало недавнее.
… В Сумгаите Александр с Люсей прожили не один год. Здесь родилась дочь, какую назвали светло и просто — Аленка. Здесь родился и сын. Все шло спокойно. Жена работала в больнице. Принимала малышей у рожениц, лечила женщин. Работа, заботы о семье, детях съедали все ее время. Но Люся втянулась и не жаловалась на усталость.
Александр возвращался домой поздно. Да оно и понятно. В городе было много химкомбинатов, куда в поисках работы приезжали люди из деревень — за заработками. Иным не повезло: не хватало грамотешки, не было специальностей, а семьи нужно кормить. На учебу не хватало ни времени, ни терпения. Вот тогда и начались недовольства среди приехавших из сел.
— Нам только черную работу дают, с самыми плохими заработками. На них не то семью, самому не прокормиться. Все хорошие места армяне заняли. У них и должности, и заработок. А кто они здесь? Мы — хозяева Сумгаита. Мы — коренные! Нам должно быть все лучшее! Вон армян из Сумгаита и Азербайджана! — послышались разговоры, потом и открытые угрозы, а дальше…
Все вспыхнуло внезапно. И недовольство, копившееся в общежитиях и цехах, выплеснулось на улицы города.
Толпы людей с гулом мчались по улицам громить армян, их семьи. Кто–то по–подлому пометил двери их квартир меловыми крестами.