Распря (сборник)
Шрифт:
Однако он внезапно стал на ноги, осторожно перелез через забор и, по-воровски прячась под тенью забора, отправился к кухне. У самой кухни он прижался к стене и стал слушать. До его слуха долетел неистовый храп и это его ободрило. Аксюша спала в сенцах. Тихохонько он прошёл в кухню. Там, осторожно двигаясь среди мрака, шаря руками и с трудом переводя дыханье, бледный и болезненно чуткий, он, наконец, нашёл кадку с тестом. Это его обрадовало. Сосредоточенно он захватил руками большой клубок вязкого теста, и всё так же осторожно ступая и прислушиваясь к каждому шороху, он снова пробрался в
Максим превозмог робость, тихо дохнул всей грудью и осторожно полез в спальню отца.
Комната глянула на Максима сразу всей своей обстановкой, как старая знакомая. Свет лампадки ушёл в угол под образа и зашевелился на полу. И вместе с тем Максим услышал на постели сердитое покашливанье; по этому кашлю он сразу узнал отца.
— Добро пожаловать, сынок, — между тем насмешливо проговорил отец, — а ведь я так и знал, что ты не уймёшься и пожалуешь ко мне в гости.
Отец коротко рассмеялся.
— Только где это ты, сынок, научился тестом звенья выдавливать? — продолжал он. — В Сибири, или здесь, когда поджог свой замышлял? Да что же ты молчишь-то? Или и поговорить с отцом гнушаешься?
Отец замолчал.
Максим стоял у самого окна бледный, как полотно, не смея поднять на отца глаз. Отец подождал ответа.
— Впрочем, что же, — заговорил он снова, — удивительного тут ничего нет! Поджог и грабёж в соседях живут! Этого и нужно было ожидать!
Максим шевельнулся у окна.
— Я не грабитель, — сказал он и поднял на отца глаза.
Старик сидел в углу постели, в одном белье, прикрыв одеялом ноги; холодный и насмешливый взгляд блестел из-под густых бровей. Рядом с постелью на жёлтых высоких ножках стояла конторка и её вид против воли Максима особенно резко бросился ему в глаза.
— Я не грабитель, — повторил он. — Мне нужно с вами говорить, и вы меня не пускаете. Я вошёл силой. Это не грабёж!
Он робко скользнул взором по фигуре отца.
Отец поправил на ногах одеяло.
— Ну, если так, — сказал он, — садись, поговорим! Да ты не сюда, — резко крикнул он сыну, двинувшемуся было к постели, — подальше, голубок, от конторки-то; садись-ка вон, братец, там!
И он указал ему дальний угол комнаты.
Сын послушно направился туда и по дороге проворчал:
— Что же вы боитесь что ли, что я деньги из конторки возьму?
— Да ведь и не положишь! — насмешливо ответил отец.
Сын опустился на стул, снял с головы войлочную татарскую шляпу и положил се рядом с собой на пол. Затем, точно
— Вот так-то лучше, — проговорил отец, — докладывай, в чем дело.
Сын почтительно кашлянул в руку, провёл рукой по коротко остриженным волосам и сказал:
— Батюшка, мне надо 20 тысяч; не погубите, дайте; явите божескую милость.
— Ведь ты же получил выдел? — сурово спросил его отец. — Какие же ещё деньги ты у меня спрашиваешь?
Сын развёл руками.
— Что получил-то? Пять тысяч? А ведь у вас полмиллиона!
— А ты считал? — гневно перебил его отец, но тотчас же овладел собой и уже более мягко добавил:
— А кто тебе велел поджогами заниматься? Может, и нажил бы сколько-нибудь.
Максим пожал плечами.
— Одно средство было, батюшка. Ждать мне некогда было. Хотелось страховой куш сорвать.
Он умолк; отец тоже молчал, как будто что-то соображая.
— А на что тебе 20 тысяч? — наконец спросил он сына.
— Дадите, в один год полмиллиона заработаю, — уверенно произнёс сын.
— Это как?
— На подрядах при железной дороге. На мокрых выемках.
Отец проговорил:
— Слышал, слышал.
И его глаза засветились лукавством и мыслью.
— Заработаешь ли? — спросил он недоверчиво.
Максим только пожал плечом.
— Ну, допустим. Что же ты с полмиллионом делать будешь?
И отец стал укрывать одеялом ноги, приготовляясь слушать исповедь сына. Его глаза уже не блестели насмешкой и были серьёзны. Казалось, он догадывался о том, что он услышит от сына, но ему не хотелось верить этой догадке.
Максим поправился на стуле. В комнате стало тихо; только свет лампадки шевелился на полу, извиваясь как червяк. Наконец, Максим заговорил, и его голос, с первых же слов, зазвучал искренно и страстно:
— А будет у меня полмиллиона, — заговорил он, — сооружу я, батюшка, на Иртыше паровую мельницу громадных размеров. И будет эта мельница совсем особая. И самый последний подёнщик на этой мельнице, самый несчастный батрак будет в ней пайщиком. А я только управляющим от всех буду. Мы будем арендовать для посевов земли и привлечём к себе всё соседнее крестьянство. Каждый, кто хоть вершок земли засеял для мельницы, войдёт в неё пайщиком.
— Прогорите, — буркнул отец.
— Все в работе, — страстно продолжал сын, — все получают столько, сколько стоит их труд, все сильны, потому что не надорваны непосильной работой, все веселы, потому что живут в довольстве, все жаждут труда, потому что он обогащает их семьи! Можете себе представить, какая закипит у нас работа?
— Прогорите, — буркнул отец сурово и не поднимая глаз.
— Колония наша разрастётся, — продолжал сын с увлечением на всём лице. — Из одной мельницы выросло пять. Они захватили в свой район целую область. Всё крестьянство и купечество вошли к нам пайщиками; мы всё делаем машинами. У нас своя железная дорога и пароходы. У нас училища, больницы, читальни и богадельни для стариков. Мы страшно богаты; вычислить наши обороты трудно. Мы ведём торговлю с иноземными царствами и зовём нашу фирму Великим Городом Справедливости…