Распутье
Шрифт:
Устин Бережнов тогда сказал:
– Спешить не будем. Уйдут те и другие, тогда перенесем это добро в тайгу, может очень даже сгодиться.
Сутки просидели на скале, но никто их больше не тревожил. Журавушка сбегал в Горянку, привел двух вьючных коней, и они спокойно увезли трофеи в тайгу. А в последний год убрали их ещё дальше. При этом договорились: что бы ни случилось с одним, второй может приходить сюда, брать оружие, но две винтовки оставить; может, тот, кто будет схвачен, еще как-то сумеет вырваться из плена, придет сюда и вооружится. Одну – возьмет, вторую – оставит.
До зимовья рукой подать. Журавушка взял винтовку, ящик патронов и заспешил в зимовье. Всё здесь было на месте: посуда, дрова, соль, спички, значит, сюда никто не забегал. А если бы забегал, то, наверное, оставил бы так же.
Журавушка очистил винтовку от жира, зарядил и пошел к речке, на залив, куда спозаранку приходят изюбры поесть водоросли.
Добыл сайка и тут же заварил котелок мяса. Всё, теперь жить можно. Еще перенесет в зимовье пулемет, тогда уж живым не дастся, многих, кто посмеет на него напасть, унесет с собой в могилу.
Три дня прожил Журавушка в тиши и спокойствии, можно сказать, в райском песнопении. Поутру гомон птичек, днем гул тайги, росная капель к ночи, туманы и тишина. Давящая тишина. И рядом скука. Один на всю тайгу. Теперь, кто бы ни шел к нему, кроме Арсё, – все его враги. Отверженный человек. Второй раз вне закона. Погиб отец. Мать еще раньше умерла. Сестра не поехала в Горянку. К кому пойти? У кого просить помощи?
Прошло четыре дня. Вспомнился уговор: «Если мы разбежимся, если мы разбредемся, то встреча наша будет только на этом зимовье». Ждать и надеяться…
– Стреляли ли Арсё и Пётр мне вслед? – размышлял вслух Журавушка. Обычное дело, человек, когда он один в тайге, часто говорит вслух: всё не так скучно и тоскливо. – Не должны. Если бы стреляли, то зачем же упреждать? Нет, не стреляли.
Вечерело.
– Один, совсем один! Пропал Устин, а Арсё здесь меня и за сто лет не найдет. Будь ты проклято, страшное время! Чтоб вы сдохли, Красильников и Селедкин! Втянулись мы с Устином в эту бучу. Пропали…
В распадке завыл волк. По голосу слышно, что старик, вой тоскливый и хриплый. Выл и выл, нагоняя тоску, которая и без того разрывала сердце. Жить не хотелось. К людям бы… Но теперь к ним нет возврата. Нет и не будет. Если прийти в Горянку, то даже свои могут схватить и передать властям, чтобы самим остаться жить. Каждому хочется жить.
Бывал Журавушка на охоте один по неделе и больше, но тогда знал, что к нему скоро придет Арсё или Устин, он мог сам бросить охоту и вернуться в деревню, когда делалось невмоготу. Но сейчас… Застонал. А волк выл… В вое было столько тоски и даже отчаяния, будто это Черный Дьявол оплакивал Макара Булавина. Черный Дьявол мог быть здесь. Ведь до пещеры, которую всё же не показал Устину Журавушка (не было на то разрешения Арсё, может быть, оно и было бы, но Журавушка уже несколько лет не видел Арсё, а недавно увидел в форме милиционера – значит, врага), было всего верст десять. Это мог выть и Черный Дьявол. Нет, не он. Журавушка схватил винтовку и побежал на вой. Убить волка, чтобы не терзал душу. Убить, немедленно убить!
Выбежал на взлобок. Остановился, чтобы сориентироваться, как легче подобраться к волку. И что это? Журавушка понимал, что с его разумом что-то не в порядке, но не мог себя остановить, поднял голову в небо и вдруг завыл по-волчьи. Завыл густо, завыл с небывалой тоской. Завыл тяжело.
А тайга уже засыпала. Поблёкло зарево, задрожали в небе звездочки. Человек разбудил тайгу своим жутким воем. Зашумел в кронах ветерок, качнулась тайга, пошла по ней волна, как в широкой и полноводной реке. Волк подавился своим же воем, стал слушать человека.
Журавушка сел на траву. Кружилась голова. Кружилась, кружилась, кружилась, всё быстрее и быстрее раскручивала мир. Поплыла в сторону тайга, замелькали звезды. Упал. Все потухло. Какой-то маленький рубильничек отключил сознание человека, пощадил его разум…
Устин метался в бреду. Солдат, закаленный в боях и походах человек, вдруг заболел. Баба Катя говорила, что он заболел от душевных болестей. Врачевала его, спрятанного в таежном зимовье, разными травами. Начал поправляться. А скоро пришел Алексей Сонин и сказал:
– С тобой хотел бы поговорить Валерий Шишканов. Он в Горянке, готов назначить встречу в любом месте. Он будет один, и ты один. Значит, такое дело, вышла амнистия вашему брату…
– Знаю. Что дальше?
– Дальше советую поговорить с Шишкановым.
– С Шишкановым и Пшеницыным я готов встречаться в любом месте, в любое время.
– Значит, завтра.
– Не могу. Завтра ухожу, буду искать Журавушку.
– Пустое. Журавушку нашли мёртвым. Правда, от него осталось немного, но знакомые признали, что это он.
– И все же я должен проверить. Если он мертв, то его не будет в условленном месте, а жив – там его и встречу. Он будет там ждать меня до скончания века.
– Арсё ушел из милиции. Тоже пропал в тайге.
– Но с чего он-то ушел, ведь он не расстреливал наших.
– Нет. Он оставил винтовку, ее нашли чистой. Может быть, тоже будет искать Журавушку.
– Он его не найдёт. Место глухое, троп туда нет.
– И все же Журавушка мёртв. Посмотри, не его ли кепка?
– Его.
– Ее нашли около трупа. Похоже, что он был ранен и умер от ран, а может быть, еще от чего-то. Да и какое сердце надо иметь, ежли жить так, как жили вы. Не ищи Журавушку. Он мертв.
– Похоже, что мертв. Что ж, как наши говорят, царство ему небесное. Как там моя Саломка?
– Держится. Она у тебя была трижды, но ты был в беспамятстве. Всё ласкала тебя да миловала. Незавидная у вас с ней судьба. Но ты можешь ее исправить, если пойдешь и сдашься. Теперь я у вас за отца. Есть слушок, что вокруг Ивана Шибалова колготится народ. Не подняли бы бунта. Но Шибалов будто всех гонит от себя. Даже была перестрелка с бандой Кузнецова. Вот уж живуча банда! Только будто перебьют всех, а она снова возродится. Кузнецов ушел от Шибалова, пригрозил повесить его вверх ногами.