Распутье
Шрифт:
В пещере Зиновий, заикаясь, сказал:
– Ей-пра, Черный Дьявол приставлен кем-то охранять эту плантацию. Пропали мы!
– Молчать! Трус! В отца не побоялся стрелять, а пса боишься!
– Боюсь! Его все боятся. Надо убегать отсюда, пока целы! – вопил Зиновий.
– Несть больше греха, как стрелять в отца, – бросил кто-то из бандитов. – За тот грех нам Черный Дьявол отомстит.
– Заткнись! – оборвал бандита Кузнецов. – Все молчок! Дайте подумать. Заваливайте пролаз! Вода есть, едома тоже, посидим день-другой, может, уйдет отсюда Черный Дьявол. Бросить такое счастье? Лучше умру, но не брошу! Зиновий, затаись наверху и высматривай Дьявола, потом я тебя сменю. Может быть, мы его шоркнем.
– Уже раз шоркнули, одного потеряли, – проворчал Зиновий, но не ослушался, полез на верх скалы.
День, другой, третий сидели бандиты в осаде. Дозорные осматривали каждый кустик, трижды в кого-то стреляли, но промазали. И вот Зиновий увидел Черного Дьявола. Он вышел на чистинку и стал смотреть в сторону скалы. Прицелился, выстрелил, Черный Дьявол с воем покатился по траве. Бандиты выскочили на скалу. Сомнений не могло быть, на поляне лежал Черный Дьявол. Даже не пошли осмотреть труп, бросились на плантацию. Черного Дьявола нет, некого больше бояться. Жадно, неумело копали, рвали корни, но Кузнецов остановил разбой.
– Не спешите. У нас есть время, копайте так, чтобы не портить «золото».
Сам начал осторожно копать самый большой корень, тот, который посадил пращур Тинфура. Копали все, даже не выставили часового.
Один из бандитов ушел до ветру. Оттуда послышался вскрик, рык – и наступила тишина. Бросились к товарищу – он лежал с перехваченным горлом.
Снова панический бег в пещеру.
– Уходить, уходить надо отсюда, что накопали, уносить, – всхлипывал, как мальчишка, Зиновий.
– Легко сказать «уходить», а ить он следом пойдет, всех загубит! – скрипел зубами Кузнецов.
Их осталось трое. Двое требовали немедленного бегства. Кузнецов подумал – и согласился. В полдень бежали, чтобы подальше уйти от Черного Дьявола. Этой же ночью часовой, что пристально всматривался в насторожённую тьму, был убит тем же приемом.
Кузнецов и Хомин палили во тьму, умирая от страха, ждали утра. На выстрелы пришли хунхузы. Это был Юханька. Они друзья с Кузнецовым. Только и спросил, в кого, мол, стреляли. Кузнецов ответил, что отбивались от большего отряда милиции. Юханька тут же приказал свернуть своему многочисленному отряду с тропы, забрал с собой перепуганных дружков и пошел на юг. Решил пробиваться на Ольгу. В Чугуевку ему было заказано ходить, боялся дружины Степана Бережнова, самого Бережнова боялся. Но Кузнецов, когда понял, что они оторвались от Чёрного Дьявола, решил оставить Юханьку, уйти к «кислой воде», собрать разбитую банду, стребовать дань с Сонина, поставившего там свой дом. Тем более, что за разгром этой деревеньки Бережнов обещал две тысячи золотом. Щедрый старик! Кузнецов пока не спешил, остерегался Сонина. Лучше не связываться, пока сила не на его стороне. А вот дань-то стоит стребовать.
Юханька не держал. Немного отойдя, Кузнецов вдруг раздумал, круто свернул на Чугуевку. Через неделю они уже были в десяти километрах от неё, на подходе к Ивайловке. И вдруг Зиновий почувствовал что-то неладное. Засуетился, заметался. Схватился за винтовку, но выстрел в голову, точный, в упор, бросил его на травы. Кузнецов отрезал голову, завернул ее в пиджак убитого, пошел в Ивайловку.
Ночью он постучал в дом Хомина. Тот осторожно открыл. Зашел в дом, положил голову Зиновия на стол.
– Вот тебе голова твоего сына, он грозился нонче убить тебя, взамен ее клади сюда пять тысяч рублей золотишком, хотя нет, тысяч десять ассигнациями.
– Окстись, бог с тобой, за голову сына-бандита – и такую деньгу, – попятился Хомин. – Нет, нет. Как сказал, две тыщи, и не больше.
– Ну, тогда своей можешь лишиться.
Хомин вынес деньги, при этом сунул револьвер в карман. Но Кузнецов, забрав деньги, протянул руку за револьвером, холодно проговорил:
– Не надо, Евтих, со мной ссориться, а потом, я от пули заговоренный. – Выбрал патроны из барабана револьвера, вернул. Вышел и тут же растаял во тьме. Дело сделано, за голову получил большие деньги, теперь он один знает дорогу к той плантации.
Евтих схватил голову за кровавые патлы, унес ее в огород и закопал на задах. Всё, тот, кого он боялся днем и ночью, больше угрожать не будет. Черт с ними, с деньгами, – спокойствие дороже денег. Легко вздохнул. Свои деньги он вернет. Повалился на лежак и скоро раскатисто захрапел, так, что дзенькали стеклины в рамах.
17
Беспощадные жернова войны набирали бег и силу. Жестокий случай втянул в них Устина Бережнова. Комиссар Временного правительства, прибыв на фронт, много раз выступал перед солдатами. Призывая их воевать до победы, выбирал жертву, которая бы заставила многих солдат и офицеров задуматься. На этот раз ею оказался Устин Бережнов. Герой, гордость дивизии, разведчик, но и его батальон братался с германцами. Приказал, а не уговорил генерала Хахангдокова отдать Бережнова под суд, вынести такой приговор, чтобы все задумались. Им могла быть только высшая мера наказания – расстрел.
Но генерал отказался выполнять приказ.
– Я готов разжаловать его в рядовые, но, чтобы расстрелять нашего героя, нашу гордость во имя ваших идей – такого не случится. Только через мой труп. Тем более расстрелы на фронте отменены.
– Вот мои полномочия, по которым я могу смещать и расстреливать генералов, не только офицеров и рядовых. Поймите, генерал, Бережнов своей смертью многих удержит от разложения. Эта карательная мера прекратит братания. Она необходима. Если бы мы расстреляли дворянчика-офицера, ничего бы не изменилось, а мы расстреляем мужицкого офицера, которого, как вы говорите, все любят. Расстреливать будем при крестах и медалях, как героя. Пусть это послужит другим уроком, жестоким, но необходимым.
– Что страшен урок, то да. Пройти через сотни боев, остаться без ран, стать полководцем… М-да. Но поймите, что ни мой приказ, ни ваши полномочия не удержат солдат от выступлений за Бережнова.
О задумке комиссара Временного правительства тут же стало известно Совету солдатских депутатов. Пётр Лагутин своей властью как председатель Совета поднял батальон в ружье. На штаб полка были наведены пушки. Генералу Хахангдокову и полковнику Ширяеву была послана резолюция, где говорилось, что казаки четвертого батальона разгромят штабы, уничтожат всех офицеров, уйдут с фронта, если только штабс-капитан Бережнов будет отдан под суд и ему будут угрожать расстрелом. Комиссару Временного правительства во избежание кровопролития было предложено немедленно покинуть фронт, в противном случае он будет схвачен и расстрелян как зачинщик солдатского бунта.
Бережнов, сорвался, хотел было пойти в штаб дивизии, но его удержали в блиндаже солдаты. Геройство и честность сейчас не к месту, схватят и расстреляют, а потом митингуй.
– Вы не имеете права, хоть вы и Совет, удерживать меня.
– Мы имеем право, – спокойно отвечал Лагутин. – Сегодня под расстрел тебя, а завтра других. Расстрелы запрещены, и мы не позволим нарушить закон. Сдать оружие, Совет берет тебя под арест. Под арест, дабы сохранить тебе и другим жизнь. Часового в блиндаж! – приказал Лагутин. Сам же разоружил Бережнова. – Так-то будет лучше, побратим.